ФИЛОСОФЫ  XIX - XXI  веков

НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ – ФИЛОСОФ РУССКОЙ СВОБОДЫ СЕРГЕЙ ЦЕЛУХ - писатель, культуровед

Так вышло, что имя Николая Александровича Бердяева (1874 – 1948) стало широко известно у нас с выходом его биографической книги «Самопознание» в 1991 году, выпущенной московским издательством «Книга». Затем другое издательство - «Республика», выпустило три капитальных книги Н. Бердяева: «О назначении человека» (1993), «Философия свободного духа» (1994), «Царство духа и царство кесаря» (1995). В этот трехтомник вошло в общей сложности десять крупных работ философа. Для духовно ущемленных людей на свободу философской мысли, это был большой прорыв в мир новых духовных ценностей и философской тайны. Для большинства из нас философия Николая Бердяева была настоящим открытием и новым откровением, в корне перевернувшим собственный мир.

Николай Александрович Бердяев (6/18.03.1874 — 23.03.1948) — русский философ, публицист, писатель и историк русской и европейской общественной мысли. Учился в Киевском кадетском корпусе, затем в Университете св. Владимира на двух факультетах - естественном и юридическом. Профессор философии Московского университета (1919); доктор теологии Honoris causa Кембриджского университета (1947) и претендент на Нобелевскую премию.

Интерес к философии у Бердяева проявился необычайно рано. Четырнадцатилетним мальчишкой он начал читать Канта, Гегеля, Шопенгауэра и других выдающихся мыслителей. На втором курс университета принимает активное участие в социал-демократическом движении и изучает марксизм. В 1898 году за участие в студенческой демонстрации подвергся месячному тюремному заключению и выслан в ссылку у Вологду (1901—1902).

Первая книга "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском" (СПб., 1901) - свидетельство о его увлечения марксизмом как методологией социального анализа, которую Бердяев хотел соединить с неокантианской этикой. Книга вызвала много шума среди передовой интеллигенции. В 1903 году философ меняет свои ориентиры и переходит от марксизма к идеализму, по которому прошли бывшие "критические марксисты" П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк и другие. С 1904 года Бердяев начинает сотрудничество с журналом "Новый путь", в котором публикует свои статьи. В этом же году женится на Л.Ю. Трушевой – дочери Харьковского адвоката, прожившей с ней почти полувека. В 1905—1906 гг. совместно с С.Н. Булгаковым редактирует журнал "Вопросы жизни", ставшим центром новаторских исканий в социально-политической и религиозно-философской жизни страны.

Тесное общение с Д.С. Мережковским, З.Н. Гиппиус и их кругом 1907—1908 гг. стимулирует обращение Бердяева к православию. Бердяев сближается с кругом московских православных философов, объединенных книгоиздательством "Путь" (Г.А. Рачинский, кн. Е.Н. Трубецкой, В.Ф. Эрн, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский) и принимает деятельное участие в организации религиозно-философского Общества "памяти Вл. Соловьева". Большим событием в биографии Бердяева-публициста явилась его статья "Философская истина и интеллигентская правда", открывавшая знаменитый сборник "Вехи" (1909). В сборнике были подвергнуты критическому пересмотру основы мировоззрения русской интеллигенции. "Интеллигентское сознание требует радикальной реформы, - писал Бердяев, - и очистительный огонь философии призван сыграть в этом важном деле немалую роль" [1].

В июне 1917 года Николай Бердяев являлся одним из учредителей "Лиги русской культуры" (совместно с М.В. Родзянко, П.Б. Струве и другими). Октябрьскую революцию первоначально воспринял как несущественный эпизод в своей жизни. Являлся одним из основателей Всероссийского союза писателей; союз организовал библиотеку для молодежи, а затем Лавку писателей, где Бердяев работал продавцом. В 1918 году Бердяев был избран вице-президентом Всероссийского союза писателей. Зимой 1918-1919 организовал "Вольную академию духовной культуры", в которой читал лекции по философии и богословию и был ее председателем до 1922 года. В 1920 году Николай Бердяев был арестован по делу "Тактического центра". Допрашивался лично Ф.Э. Дзержинским и за неимением улик, был освобожден. В этом же году его избирают профессором Московского университета. 16 августа 1922 года за свою деятельность, был арестован ГПУ. Через неделю Бердяева выпустили из Лубянской тюрьмы, при этом заставив подписать обязательство о выезде из России. В сентябре 1922 года вместе с другими мыслителями, неугодными режиму, на философском пароходе» Бердяев был выслан в Германию.

В Берлине Бердяев организовал Религиозно-философскую академию, участвовал в создании Русского научного института, содействовал становлению Русского студенческого христианского движения (РСХД). В Берлине жил и трудился до 1924 года, затем переезд в Париж, а затем Кламару под Парижем. Во Франции начинается для Бердяева новая жизнь. В 1925-1940 в Париже был редактором основанного им религиозно-философского журнала "Путь" – ведущего органа русской эмиграции, также руководил издательством "YMCA—Press" ("Христианского союза молодежи"). В 1926-1928 устраивал межконфессиональные встречи католиков, протестантов и православных для обсуждения актуальных религиозных вопросов. Принимал активное участи в собраниях и конгрессах французской интеллигенции. В 1947 году Бердяев избран почетным доктором теологии Кембриджского университета. На Западе получил известность как главный выразитель традиции русской религиозно-идеалистической философии и культуры, идеолог антикоммунизма. Написал более 20 книг и полсотни статей по философии, религии и общественно-политическим вопросам. Книга Бердяева «Самопознание», является одной из лучших автобиографических книг мира.

Лидия Трушева - жена Николая Бердяева

Лидия Юдифовна Трушева родилась 20 августа 1871 года в Харькове. В их семье было трое детей: Лидия, Евгения и Александр. Отец их, Ю. С. Трушев, был нотариусом Харьковского окружного суда, почетный гражданин города и состоятельный человек. Позже Евгения вспоминала: «В детстве мы жили в богатой обстановке. Зимой в городе. У нас был собственный дом, весной и летом в деревне. У нас была вначале немка бона, затем француженка. Моя мать не принимала никакого участия в нашем воспитании» [2].

В 1881—1889 годах Лидия обучалась в пансионе при частной женской гимназии Н. Я. Григорцевич. В 1884 году в эту же поступила и Евгения, но курса не окончила по болезни. Из пансиона вышла вместе с Лидией в 1889 году, окончившей учебное заведение на отлично.

Будучи под сильным влиянием народнических идей, сестры Трушевы искали способа быть полезными страждущим людям. Своим высшим моральным авторитетом Лидия избрала Л. Н. Толстого, которого знала по его книгам «Война и мир» и «Воскресенье». 21 сентября 1890 года Лидия написала писателю письмо, в котором просила помощи, поддержки и ответа на свои не детские вопросы; «Что делать, куда приложить свои силы, по какой дороге пойти, чтобы выйти на истинный путь, а не блуждать во мраке, слыша отовсюду крики и стоны о помощи и не зная, как и чем помочь» [3].

Лидия просит великого писателя, научить ее «как жить для души, если чувствуешь ее присутствие, не дайте заглохнуть лучшим побуждениям человеческим, прибавьте еще одно дело к тем, которые дают вам имя «человека» в самом истинном значении этого слова». (Там же). Девушка признавалась, что есть у нее план, который хочет, чтобы Толстой одобрил его или отверг. Она «хочет поступить на фельдшерские курсы в Петербурге, кончить их и тогда с теплой душой, желанием делать добро во имя добра и с орудием знаний в руках пойти навстречу всем обездоленным и страждущим»(Там же).

Лидия просит мудрого писателя благословить ее на этот путь, если он находит его истинным, или указать другой и не оставлять ее в тяжелом, безысходном неведении, а ответить по существу. В приписке сообщила: «Мне 19 лет, я имею небольшие средства».

Лев Толстой ответил молодой барышне в своем духе: сверять свою жизнь с христианскими идеалами, о которой говорил в Нагорной проповеди Христос, читать главы V—VII из Евангелия от Матфея и ни в коем случае не поступать на фельдшерские курсы. И вообще не советовал искать средств делать добро, а искать средств перестать делать зло, которым полна наша жизнь.«Человек доброе существо,- писал Толстой, - и если только не делает дурное, он делает хорошее. Идеал христианский есть V, VI, VII гл. Матфея. Сличайте с ними свою жизнь, приближайте ее к этому идеалу и вам хватит работы на всю жизнь. Л. Толстой» [4].

Лидия попыталась продолжить переписку, и 16 ноября 1890 года написала писателю второе письмо, оно осталось без ответа. В нем есть такие строки: «Вы пишете, что нужно искоренять зло прежде, чем стремиться делать добро. Труд есть добро. А чем же и искоренять зло, как не добром? Я думаю, если я буду трудиться для пользы ближних, то не буду ли я этим трудом искоренять зло как в самой себе, так и в других?» [5].

Под влиянием Толстого Лидия не стала поступать на фельдшерские курсы, а над проблемой зла размышляла всю жизнь. Даже в своем дневнике написала такие слова: «Как в сущности скучны и однообразны все выявления зла. [...] Силы зла растут, а силы добра?» А Евангелие от Матфея стало для нее той нитью, которая помогала ей искать свой Путь и предназначение. Евгения в своих воспоминаниях написала так: «В доме у нас не было никакой религиозной атмосферы, все обряды совершались только потому, что “так принято”. Сестра с детства была очень религиозна, и ее вера сохранялась даже тогда, когда она начала принимать участие в революционной деятельности» [6].

Вслед за сестрой, к Льву Толстому обратилась и Евгения, ей тоже захотелось получить от великого писателя совет и автограф. Она даже назвала Толстого «хорошим» и сообщила, что ей 17 лет. Но, письмо юной особы, не заинтересовало старца. На конверте он написал: «не нужно отвечать» [7].

В письмах сестер к Толстому есть упоминания о материальных затруднениях, возникших после смерти отца (1888—1889 года). Действительно, из-за нужды был продан собственный дом в Харькове, размещенный на Михайловской площади. Своим поступком мать, Ирина Васильевна Трушева хотела сделать все, чтобы дети не чувствовали ни в чем нужды. Но дача адвоката Трушина в селе Бабаки, Валковского уезда Харьковской губернии, которая была дорога не только ее дочерям, но в будущем стала родным домом и для Николая Бердяева, сохранилась.

В 1891 году Лидия ездила в Швейцарию, где в пансионе под Лозанной изучала французский язык. Евгения в 1896 году сдала экзамен на звание домашней учительницы.

В девяностые годы сестры вышли замуж за потомственных дворян братьев Рапп. Мужем Лидии стал Виктор Иванович (род. 1870), чиновник Харьковской контрольной палаты, совладелец издательства книг для народа («Книгоиздательство В. И. Рапп и В. И. Потапов»). Мужем Евгении - Евгений Иванович (род. 1868), выпускник Харьковского университета, присяжный поверенный, имевший неплохую адвокатскую практику. Жизнь сестер в замужестве была не очень счастливой. Сестры Трушевы-Рапп, предпринимали попытки приносить пользу в области народного просвещения (устройство библиотек, школ), но, по словам Евгении, встречали на каждом шагу препятствия. Их признание, что «русский народ будет жить в цепях невежества долгие и долгие годы» и единственный выход из этой ситуации — революция» - оправдался. В середине тридцатых годов, вспоминая свое прошлое, Лидия Юдифовна сожалела, что не писала воспоминаний, история ее жизни вышла бы интересной.

По приглашению, преподавательницы воскресной школы Е. М. Трутовской, Лидия и Евгения участвовали в деятельности Харьковского социал-демократического рабочего союза ремесленников. В октябре-ноябре 1899 года они проводили занятия в кружке ювелиров, бывали на собраниях Союза, где обсуждались вопросы народного просвещения. 6 января 1900 года обе женщины были арестованы и до 26 января содержались в одиночных камерах Харьковской тюрьмы. Им инкриминировалась преступная деятельность, выразившаяся в чтении с рабочими нелегальной литературы. И только стараниями матери и влиятельных знакомых, женщины были освобождены под залог в 2000 рублей за каждую. Их мужьям выпала иная участь: один был сослан на север, в Архангельскую губернию, другой просидел год в камере.

«Я очень люблю и ценю души человеческие»

Лидия и Евгения не покаялись, в 1900 году они продолжали нелегальную революционную деятельность, и примкнули к подпольщикам. В 1902 году на даче Бабки их заметили сыщики Харьковского охранного отделения. Подпольщицы занимались пропагандой среди крестьян Валковского уезда запрещенной литературы. В 1903 году Лидия, вместе с сестрой и своими мужьями, включились в активную деятельность Харьковского комитета РСДРП. В их доме, в Бабках, несколько дней хранилась корзина со шрифтом для подпольной типографии. Е. И. Рапп был автором статьи «Военный суд над Ростовскими демонстрантами в Таганроге», написанной для «Летучего листка №1 Харьковского комитета РСДРП». Полиции удалось выйти на их след, в результате чего Харьковская подпольная типография РСДРП была разгромлена. В ночь на 11 сентября в Бабаках были арестованы Лидия, Евгения, Виктор и Евгений Рапы, а с ними и другие члены комитета.

Второе тюремное заключение для семейства Трушевых-Рапп оказалось более продолжительным. Мать, Ирина Васильевна, заботилась об освобождении дочерей и их мужей, в результате чего Лидию, Евгению и Виктора Рапп освободили под залог в 1000 рублей за каждого, избрав мерой пресечения выдворение из Харькова в любой город Российской империи по их выбору. Местом изгнанничества они выбрали Киев, куда прибыли под надзором полиции в начале января 1904 года.

В Киеве пути Лидии и Виктора Рапп разошлись: Виктор, после жалобы харьковского губернатора, вновь был арестован и заключен в Киевскую тюрьму. Лидии была уготована иная судьба: она встретилась с Николаем Бердяевым, молодым философом, недавно вернувшимся из трехлетней ссылки в Вологду за содействие Киевскому союзу борьбы за освобождение рабочего класса. Об этом событии Лидия написала так: «Нас познакомил С. Н. Булгаков. Однажды, когда мы были у него, он сказал: "Непременно познакомлю вас с молодым философом Бердяевым. У него такие же литературные вкусы, как и у вас — Белый, Блок, живопись не передвижников, как я, a "avant-garde" во всех областях..." На банкете в день освобождения крестьян 19 Февраля [...], где речи говорили Булгаков, Шестов, Н<иколай> А<лександрович> и т. д., Булгаков нас познакомил с Н<иколаем> Александровичем>, который сделался нашим постоянным гостем»[8].

После их встречи в жизни Бердяева произошел огромный перелом, о котором он писал Лидии Юдифовне летом 1904 года: «У меня все время чувство человека, стоящего выше жизни, в этом есть что-то печальное и радостное. Раньше я так был одинок, а теперь с тобой, мое солнце, я буду с тобой, куда бы я ни ушел. Если меня все отвергнут, а это может со мной произойти при крайности моих стремлений и радикальности всех идей, к которым я прихожу, то ты-то не отвергнешь и поймешь, и больше мне ничего не нужно» [9].

Осенью Николай Бердяев переехал Петербург для работы в журнале «Путь». Позже приехала к нему и любимая супруга. Об этом радостном событии в своей жизни Бердяев напишет в «Самопознании»:
«Осенью 1904 года я переехал в Петербург для редактирования нового журнала. Перед моим отъездом в Петербург произошли значительные события в моей жизни, которые ее изменили. Лето 1904 года имело большое значение в моей жизни. В это время я встретил друга моей жизни Лидию. Она по натуре была душа религиозная, но прошедшая через революционность, что особенно ценно. У нее образовалась глубина и твердая религиозная вера, которая не раз поддерживала меня в жизни. Она была человек необыкновенной духовности [..]. В разгар коммунистической революции она перешла в католичество и сначала пережила период католичества фанатически нетерпимого. Потом ее религиозная направленность стала мне более близкой. Она признавала себя членом церкви Святого Духа. Она обладала несомненным поэтическим даром, периодически у нее являлось поэтическое вдохновение, и она писала интересные стихи» [10].

Окружавшие не всегда понимали и принимали их «мир». Прочему-то с осуждением относилась к Лидии Зинаида Гиппиус. Об этом свидетельствует письмо Н. А. Бердяева к Гиппиус от 23 апреля 1906 года: «Я хотел Вам когда-нибудь рассказать, насколько это возможно, о моем отношении к Лидии Юдифовне. Вы невнимательны к ней и потому не понимаете, какой нежной и прекрасной любовью я люблю ее. Это единственный человек, с которым я могу жить, чувствовать себя свободным, хорошо и чисто. Но роковая проблема пола этим не решается”[11].

События 1917 года изменили не только внешнюю, но и внутреннюю жизнь Л. Бердяевой. По воспоминаниям Е. Ю. Рапп, «в Москве, уже во время революции, сестра без всякого влияния перешла в католичество. Она заболела воспалением легких в очень тяжелой форме. Во время болезни с ней произошел религиозный переворот. Она почувствовала (Св. Тереза указала ей путь) необходимость уйти из православия, которое не охранило Россию от боль<шевиков>»[12].

В период революции Лидию Юдифовну все более томила жажда Вселенской Церкви, Единой, Нераздельной, воплощенной здесь, на земле, а не где-то там, за земной гранью. Став католичкой, она обрела свой дом, свою родину, свое место в жизни. Бердяев не только одобрил выбор своей жены, но даже попытался его оправдать. Он писал осенью 1918 года: «Мне дорого в католичестве то, что оно дисциплинирует душу, превращает ее в крепость. Вообще у меня ведь есть очень глубокие и природные католические симпатии» [13].

«Удивительное состояние я переживаю»

В сентябре 1922 года Л. Ю. Бердяева вместе с мужем покинула пределы России. Оставаться в ней она не могла не только в связи с высылкой за границу мужа, но и из-за начинавшихся преследований католиков. Два года прожив в Берлине, Бердяевы-Трушевы, поскольку вместе с ними жили мать Лидии, и ее сестра, с лета 1924 года обосновались во Франции, которая стала им второй родиной. «Для одних дом Бердяевых был легендарным Монсальватом - замком хранителей чаши Грааля (для Г. П. Федотова), для других - «Ясной поляной», где живет русский барин, боящийся сквозняков, любящий заниматься философией, решивший стать пророком и достигший успехов на этом поприще» [14].

Частыми гостями в этой кламарской «Ясной поляне» были Л. Шестов, К. В. Мочульский, Г. П. и Е. Н. Федотовы, мать Мария Скобцова, Б. П. Вышеславцев, Ф. Т. Пьянов, М. А. Каллаш, Е. А. Извольская, французские философы Жак Маритен и Габриэль Марсель, французский литературовед Пьер Паскаль, швейцарский теолог Фриц Либ, польский философ, духовник Л. Ю. Бердяевой о. Августин (Якубисик) и др. Близкими приятельницами Лидии Юдифовны были Р. Г. Осоргина, Эли Беленсон, а также Лидия Иванова — дочь Вяч. И. Иванова («моя Лидия» — называет ее в дневнике Л. Бердяева). Лидия Иванова, перешедшая в Париже в католичество, писала отцу об этой дружбе: «Она мне в каком-то смысле звучит голосом Мамы» [15].

Л. Бердяева обращалась к мужу — «Ни», он называл ее «Дусык». Лидия Юдифовна занимала особое положение в семье, и создание такого, по-русски уютного дома, заслуга ее сестры — Евгении. Л. Ю. Бердяева признавалась мужу: «Мне всегда был чужд и даже ненавистен всякий быт, а особенно семейственный. Я всегда чувствовала себя как бы вне его, над ним. И атмосфера семьи, связывающая, контролирующая, опекающая, хотя бы и любовно — мне неприятна. Я какой-то духовный пролетарий. Нет у меня потребности в родине, в семье, в быте... Я очень люблю и ценю души человеческие, отдельные, самые противоположные. Но все коллективное — не мое. Ты скажешь, а Церковь? В Церкви все преображается в Христе. Но вне Христа всякий коллектив есть рабство в большей или меньшей степени» [16].

Живя во Франции, Лидия Бердяева стала активной участницей русского католического движения, занималась благотворительной деятельностью, опекая тяжелобольных людей. Она помогала в работе мужу: правила корректуры его статей и книг, статей для журнала «Путь», бывала на заседаниях Религиозно-философской академии, даже устраивала в своем доме собрания кружка по изучению текстов Священного Писания. Продолжала вести свой дневник и писать стихи.

Сороковые годы для Бердяевых, были чрезвычайно тяжелыми: война, немецкая оккупация Франции, нехватка топлива и продовольствия, преклонный возраст, болезни, серьезная операция, перенесенная Бердяевым в 1942 году, гибель друзей, разлука с другими. В 1945 году серьезно заболела и сама Лидия Юдифовна. К этому времени относится и краткая ее записочка, сохранившаяся среди ее стихотворений: «Удивительное состояние я переживаю [в] это время болезни. Я страдаю от болезни и в то же время чувствую себя счастливой. Какое-то духовное раздвоение. Очень таинственное» [17].

Свой Дневник Лидия Бердяева начала вести 20 октября 1934 года. Последняя запись была сделана в январе 1945 года. Дневник был выражением ее творческого писательского таланта, который она сдерживала во имя философа мужа в течение всей своей жизни. Ее творческий, вдохновенный труд стал дополнением Бердяевского «Самопознания». Католичка в католической стране, хорошо знавшая и высоко ценившая французскую культуру, она делала все, чтобы ее муж писал свои замечательные книги.

Семья Бердяевых, насильственно вывезенная из России, испытывала тоску по ушедшей Родине, что нашло свое отражение не только в творчестве мужа-философа, но и стало одной из главных тем дневниковых записей Лидии. Находясь вдали от родины, она часто вспоминала прошлую жизнь, жизнь в дореволюционной России, не всегда благополучной, но всегда духовно насыщенной. Кроме ностальгии по Родине, основными темами ее творчества были «Всевышний и его творение» - природа, противопоставленная городу; любовь, и в центре всего этого мироздания, ее муж-философ, с которым они прожили в горе и радости более сорока лет.

Дневник повествует о важных событиях мировой истории, жизни русского Парижа и всей Франции. В нем затрагиваются такие темы: депрессия, безработица, смена министерских кабинетов Франции, победа Народного фронта, отречение английского короля Эдуарда VIII, гражданская война в Испании, приход фашистов к власти в Германии, начало Второй мировой войны, убийство С. М. Кирова и многие другие события в СССР. Отражены и личные проблемы - разрыв Бердяева с В. Н. Ильиным, обвинение отца Сергия Булгакова в ереси, угроза исключения из Богословского института Г. П. Федотова, конфликт с Евлогием и др. На страницах дневника мы знакомимся с множеством людей, окружавших семью Бердяева: представителями русского зарубежья, с учеными, издателями, студентами многих стран мира, также с людьми, имена и биографические сведения которых, невозможно установить.

Дневник Л. Ю. Бердяевой в 1960 году (после кончины ее сестры Е. Ю. Рапп), вместе со значительной частью заграничного архива ее мужа, передан России, и с тех пор хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства [18].

Поэтическое творчество Лидии Бердяевой дает возможность дополнить светлый образ этой женщины — страстной, любящей, страждущей, искавшей и обретшей, в конце концов, свой Путь и свою Истину. Оно также хранятся в РГАЛИ. Дневник и стихи Л. Ю. Бердяевой, полностью представленные в книге «Л. Бердяева. Профессия: жена философа». Перекликаясь друг с другом, стихи Лидии раскрывают ее творческую душу, ее восприятие жизни и составляют органичную цельность ее личности.

О рабстве и свободе человека

Основной темой творчества Николая Бердяева всегда оставался человек. Его всю жизнь мучил вопрос о свободе человека, его судьбе, его рабстве, смысле и цели его существования. Об этом философ написал десяток книг, столько же статей, и лишь для того, чтобы выяснить причину такого несправедливого, унизительного отношения природы и общества к человеку и попытаться освободить его от этих страшных пут. Для Бердяева каждая человеческая личность уникальная, единственная, неповторимая, она не может быть объяснена ни из какой другой реальности, и не может быть связана с ней. Философ видит, что человек постоянно находится в рабстве, даже не замечая этого, иногда даже любит своего врага. И хотя человек стремится к своему освобождению, но настолько слабо, что его потуги не дают никакого результата. Понятие личности человека у автора отличается от эмпирического человеческого существа. В его понимании Личность человека - это, прежде всего, духовная личность, наделенная умом и воображением, для которой «никакой закон не применим». Личность нельзя превратить в объект научного исследования, она неповторимая, и главное - свободная. Автор считает, что будет большой ошибкой думать, что обычный человек любит свободу и ещё большей ошибкой есть мысль, что свобода для него легкая вещь. Свобода не бывает легкой, она стихия. Человеку оставаться в рабстве легче, чем победить его. «Любовь к свободе, стремление к освобождению есть показатель уже некоторой высоты человека, свидетельствует о том, что человек внутренне уже перестает быть рабом» [19].

Освобождение человека от его пут, есть требование не природы, разума или общества, а его духа. В понимании философа, дух есть свобода, а свобода есть победа духа. В духовной среде человека есть разные тяжкие заболевания: раздвоение духа, утеря свободы, пленение его. В этом, видит автор, всю сложность проблемы свободы и рабства человека. «Дух экстериоризируется, выбрасывается вовне и действует на человека, как необходимость, и он возвращается к себе, внутрь, то есть к свободе» [19a].

Критикуя Гегеля за одностороннее понимания духа человека, Бердяев встает выше гегелевской мысли. Его свободный человек должен чувствовать себя не на периферии объективированного мира, а в центре мира духовного. Освобождение его и есть пребывание в центре, а не на периферии, в реальной субъективности, а не в идеальной. И если человек захочет освободится от такого рабства, бегством от реальной жизни, то у него ничего не получится. В духовном освобождении философ видит борьбу, большую потерю душевных сил, причем борьбу бескомпромиссную. Дух не есть отвлеченная идея, не есть универсалии, он есть дух в полном значении своего понятия.

Свобода для Бердяева есть отсутствие любого ограничения извне и изнутри. Он не признает ни запретов, ни ущемлений, ни простых указаний, которые бы могли ущемить его как личность. Его свобода – это «божественная жизнь», которой обладать может лишь Бог. Такой свободе автор посвящает много книг и статей, пишет о ней с большим вдохновением и мы знаем, почему он это делает. А все потому, что в юности своей Бердяев пережил арест, был в ссылке и под надзором полиции, и когда освободился, захотелось не запретов, не ущемлений в правах, а свободы, заключавшейся, в первую очередь, в свободном творчестве. Для него свобода и творчество – смысл его жизни.

В духовном освобождении человека, автор видит реализацию личности в человеке, в достижении целостности его. Вместе с тем ему знакома неустанная его борьба за независимость и самостоятельность. Основной вопрос реализации личности заключается в победе над детерминацией материи. Главным для такой личности есть вопрос о полной победе над рабством и полным освобождением человека. Мир плох не потому, что в нем есть материя, а потому, что он не свободен и человек в нем порабощен. Человек у Бердяева рассматривается не только как творец мира, но больше всего, как творец самого себя. Он должен осуществить скачок из царства необходимости в царство свободы, создав при этом новый, небывалый до того мир – мир творчества.

Бердяев заговорил о Зле в человеческом существовании. Для него зло, это целый отрицательный мир. Оно является человеку не только в открытом виде, но чаще всего в замаскированных и притворных образах добра. Не есть секрет, замечает он, что все идолы, которым поклоняется человек, принимают образы добра. Особенно преуспевает в этом деле Антихрист, прельщающий человека обманным сходством с образом Христа. Такое философ видит и в христианском мире, когда многие универсально-общие, отвлеченные идеи являются злом в возвышенном образе. Но как ни странно, люди принимают их как истину в последней инстанции. Недостаточно сказать, что нужно освободиться от греха. Грех очень силен, и его победить трудно. Согласно автору, порабощает человека не только реальный грех, порабощает его одержимость идеей греха, съедающей всю человеческую жизнь. В человеческом грехе он видит одно из рабских извращений духовной жизни человека.

Бердяев разделяет рабство на два вида. Одно – ощущаемое человеком как насилие извне; другое – как прельщение человека разными красивыми словами и понятиями. Их человек полюбил всей своей душой. Для него оба рабства есть враги человека. «Демониакальный характер получает все относительное, превращенное в абсолютное, все конечное, превращенное в бесконечное, все профанное, превращенное в сакральное, все человеческое, превращенное в божественное. Демониакальным делается отношение к государству, к цивилизации, даже к церкви» [19a].

К церкви у Бердяева подход деликатный, особенно к своей родной, православной. Он ее любит всей душой, он один из ее прихожан, вот потому критикует по настоящему, если видит в ней большие недостатки. Церковь он понимает и в экзистенциальном смысле, для него она коммюнотарность. Он разделяет ее на объективацию, как социальный институт, и на святой храм для верующих. «Когда церковь, как объективация и социальный институт, признается святой и непогрешимой, то начинается идолотворение и рабство человека. Это есть извращение религиозной жизни, и демониакальный элемент внутри религиозной жизни» [19a].

Человеческая жизнь, в понимании автора, искалечена выдуманными, преувеличенными, экзальтированными страстями, религиозными, национальными, социальными и унизительными страхами. На такой почве и возникает порабощение человека: тогда человек слепо превращать свою любовь к Богу, не как Высшему Существу, а как к высшей идее в самого страшного рабства. Проблеме человека, его жизни, деятельности, его свободе и творчеству Бердяев посвятил свои книги «Философия свободы», «О назначении человека», «Царство духа и царство кесаря», «Судьба человека в современном мире» «Я и мир объектов», «О рабстве и свободе человека», Философия свободного духа», «Откровение о человеке в творчестве Ф. Достоевского». Дух и Реальность» и многие другие.

Творчество освобождает человека от рабства

Бердяев видит причину освобождения от человеческого рабства в творчестве. Человек свободен, когда он находится в состоянии творческого подъема. Только творчество вводит человека в экстаз мгновения и дает успокоение души. Только оно может освободить человека от агрессии, насилия над другими и остановить убийства и смерть. Творчество, как его понимает автор, охватывает душу человека, оно направлено вверх, к Высшим Силам, к Богу и справедливости. Оно приносит человеку мир и гармонию. Если продукты творчества находятся во времени, то творческий акт пребывает вне времени. Бердяев пытается дать толкование героическому творческому акту, который преследует высшие цели и называет его «гуманным актом человеческой сущности». Для него всякий героический акт выходит из времени; он может не быть подчинен никакой цели и быть экстазом мгновения. Чистому героизму не рекомендуется быть прельщением, гордыней и самоутверждением. Именно так понимал чистый героизм Ницше, так понимал его и Мальро. Человек Бердяева переживает разные формы освобождающего экстаза: экстаз борьбы, экстаз эротический, экстаз гнева, в которых человек способный разрушить мир. Но в отличие от названных авторов, Бердяев приводит в пример экстаз жертвенного служения религии и экстаз креста. Он называет их христианскими экстазами. Эти экстазы есть выход из состояния скованности и порабощенности, выход в мгновение вольности и они могут принести спасение растревоженной и агрессивной душе.

Придавая большое значение экстазу, Бердяев все же оглядывается по сторонам, чтобы не переступить грань и не ввести людей в заблуждение. Поэтому и говорит, что экстаз может давать призрачное освобождение, после которого он может ещё более порабощать человека. Наиболее приемлемым для автора есть духовный экстаз, в котором не разрушается, а укрепляется личность. Она выходит из себя, но выходя из себя, в тоже время остается собой. Философ находит одинаковую порабощенность в том, чтобы быть закупоренным в себе, и в том, чтобы раствориться в безликой стихии мира. В этом он видит соблазн индивидуализма и соблазн космического и социального коллективизма. «В духовном освобождении человека есть направленность к свободе, к истине и к любви. Свобода не может быть беспредметной и пустой. Познайте истину, и истина сделает вас свободными. Но узнавание истины предполагает свободу. Несвободное узнание истины не только не имеет цены, оно невозможно. Но и свобода предполагает существование истины, смысла, Бога. Истина, смысл освобождают» [20].

Наконец Бердяев подходит к своей основной теме, теме свободы и любви, о которой пишет во всех своих книгах. Его свобода должна быть наделена любовью, а любовь - свободой. Только такое сочетание свободы и любви дает возможность человеку реализовать себя как свободную творческую личность. Нарушение этой гармонии вносит дисбаланс, расстройство и непонимание. Хотя философ предупреждает, что каждое из этих начал, само по себе может быть источником прельщения и рабства. Даже свобода, ложно направленная, может быть источником рабства. В Бердяевской объективации духа, высшее притягивается вниз и приспособляется. В творческом же воплощении духа низшее для него - это материя мира, поднимается и происходит изменение мировой данности.

Свобода для философа всегда трагична, она порождает страдания жизни. Принудительное устроение мировой жизни предотвратило бы страдания, сделало бы ненужной трагедию мира. Но человек такое творение, что часто, слишком часто, соглашается отречься от свободы, чтобы уменьшить муки и страдания жизни, ослабить трагедию жизни. Он даже согласен обойтись без свободы. Но Бог, а не человек - не может, Он не согласен обойтись без свободы человека. Богу, пишет Бердяев, нужна свобода человека, свобода мира. В этом положил Он смысл человеческой и мировой Жизни. Такова божественная мистерия жизни, мистерия любви и свободы. В ней Бог рождается в человеке и человек рождается в Боге. Во Христе-Богочеловеке оба рождения сливаются в одно, оба откровения — Божественное и человеческое — превращаются в единое откровение.

В отношения между этим миром, в котором человек чувствует себя порабощенным, и иным миром, в котором он ждет освобождения, человеческое сознание подвержено разнообразным иллюзиям. Только человек служит точкой пересечения двух миров. Бердяев старается вывести из человеческих иллюзий о различении двух миров, различение их субстанций и называет это различием по модусу существования. «В перипетиях борьбы с самим собой, человек переходит от рабства к свободе, от раздробленности к целостности, от безличности к личности, от пассивности к творчеству, то есть переходит к духовности». Этот новый мир, в понимании философа, есть мир объективации, детерминизма, отчужденности, закона и вражды. Ему ближе иной мир, мир духовности, свободы, любви и родственности. Другую иллюзию автор видит в том, что отношения между этими мирами понимаются, как абсолютная объективированная трансцендентность. При этом переход из одного мира в другой «пассивно ожидается и активность человека не играет никакой роли» [21].

О человеке, Боге, Иисусе Христе и православной Церкви

После общих философских размышлений Бердяев переходит к конкретной теме – о человеке, Боге, Иисусе Христе и православной Церкви. В духовном опыте для философа раскрывается тоска человека по Богу. Душа его ищет высшего бытия, возврата к источнику жизни на свою духовную родину. Самое страшное для автора, когда нет ничего выше человека, нет божественной тайны и божественной бесконечности. Тогда наступает скука небытия. Образ человека разлагается, когда исчезает в душе человека первообраз, когда нет в душе Бога.«Искание человеком Бога есть вместе с тем искание самого себя, своей человечности. Человеческая душа мучится родовыми муками, в ней рождается Бог. И рождение Бога в человеческой душе есть подлинное рождение человека. Рождение Бога в человеческой душе есть движение от Бога к человеку. Бог нисходит в душу человеческую. И это есть ответ на тоску человека по Богу. Такова одна сторона религиозного первофеномена»[22].

Основной мыслю человека, считает автор, есть мысль о Боге. А основной мыслью Бога должна быть мысль о человеке. Бог есть тема человеческая, человек же есть божественная тема. Бог тоскует по предмету своей бесконечной любви, ждет ответа на свой божественный зов. Бесконечная любовь не может существовать без любимого и любящего. Рождение человека в Боге есть ответ на Божью тоску. Это есть движение от человека к Богу.

Сложность религиозной жизни Бердяев видит во встрече и общении между Богом и человеком. В ней он различает два движения: одно - от Бога к человеку, второе - от человека к Богу. Если бы религиозная жизнь была основана только на одном движении от Бога к человеку, на одной воле Божьей и на одном откровении Божьем, то, по мысли автора, она была бы проста и легко были бы достижимы цели мировой жизни, легко было бы осуществимо Царство Божье. Тогда не было бы мировой трагедии. Но рождение человека в Боге, ответ человека Богу, не может быть делом одного Бога, - это есть также дело человека, дело его свободы. Царство Божие неосуществимо без человека, без участия самого творения. Оно есть царство Богочеловечества, в нем окончательно Бог рождается в человеке и человек рождается в Боге, и осуществляется оно в Духе. С этим, считает философ, связан основной миф христианства, выражающий самую первооснову бытия, первофеномен и мистерию жизни. Это - миф о двуединой природе и двуедином движении, о Богочеловеке и Богочеловечестве.

Бердяев возносит человека на такую высоту, к такой вечности, где человек стает равнодостойным своему Отцу, стает Сыном, абсолютным божественным Человеком, Богочеловеком. И не только на земле, не только в природно-историческом мире Он Богочеловек, но и на небе, в божественной действительности, в Божественной Троичности. Так возносится человеческая природа, и не наша грешная, падшая, ветхая природа, а духовная, небесная, чистая человеческая природа до недр Божественной Троичности. В Сыне, в божественном Человеке, в Богочеловеке заключен весь род человеческий, все множество человеческое, всякий лик человеческий. В нем таинственно-мистически примиряется противоположность между единым и множеством. «Человеческий род, - пишет Бердяев, - в одном лишь своем аспекте есть род ветхого Адама, есть грешный, падший род нашего природного мира. В другом своем аспекте человеческий род есть род небесный, род духовного Адама, род Христов. Через рождение Сына в вечности весь духовный род человеческий, все множество человеческое и весь заключенный в человеке мир, космос отвечает на призыв Божьей любви, на Божью тоску по своему другому, по человеку» [23].

Человек, ниспавший в низшую природу, выбрасывается из недр Божественной действительности. Только Христианское откровение возвращает его внутрь Божественной действительности. Через Сына возвращаемся мы в лоно Отца. От Христа идет новый род человеческий. Христов род, духовный род, в Духе рожденный и возрожденный. Христос в человеке и человек во Христе. В духовном же человеке, в духовном роде человеческом, в Богочеловечестве пребывает космос, все творение. Космос отделился от падшего человека и стал внешней, порабощающей его природой. Космос возвращается к возрожденному, духовному человеку. В духовном мире космос пребывает внутри человека, а не вне его, как человек пребывает внутри Бога. Бердяев знает, что через Христа, через Логос, не только весь род человеческий, но и весь мир, весь космос обращается к Богу, отвечает на Божий призыв, на Божью потребность в любви. В человеке раскрывается тайна Библии, и тайна Бытия.

О православной церкви философ говорит так: «Мы ищем Церковь, в которую вошла бы вся полнота жизни, весь мировой опыт, все ценное в миру, все, что было подлинным бытием в истории. За стенами Церкви ничего не должно остаться, кроме небытия. Церковь есть космическая сила, обожженная душа мира, Церковь и есть божественный мир, не погибающая связь между Богом и миром. Вхождение в Церковь и есть вхождение в подлинный мир, а не выхождение из мира» [24].

Люди старых религиозных чувств и старого сознания идут в Церковь спасаться от мировой жизни замаливать свои грехи, накопившиеся в мире - оставляют у входа Церкви. А все самое дорогое, самое ценное в их жизни, хранящееся в их памяти и душе, несут с собой в Церковь. В Церкви, по мнению философа, должно быть все наше дорогое, все наше ценное, все нами выстраданное в мире, - наша любовь, наша мысль и поэзия, все наше творчество, отлученное от Церкви старым сознанием, все наши великие мирские люди, все наши приподымающие порывы и мечты, все, что было трансцендентного в нашей жизни и жизни мировой. Ибо церковная жизнь есть полнота жизни, богатство бытия, а не семинарско-поповско-монашеский колпак, который держат в своих руках власть имеющие.

Христос пришел отделить подлинное и ценное в мире от лживого и ничтожного, божественное от дьявольского. Христос - Спаситель настоящего мира, подлинного и полного бытия, божественного космоса, поврежденного грехом, а не подлинного мира, не хаоса, не царства князя этого мира, не небытия. Христос, по мнению автора, осудил мир тленный, призрачный, хаотический, потому что царство Христово не от мира сего. Христос учил не любить этот мир, ни того, что в этом мире есть. Но мировая фактичность не есть ни этот мир, ни тот мир, а смешение того мира с этим, повреждение, заболевание творения, и бытие и небытие, и ценность, и ничтожество. Христос должен был прийти, потому что ветхий мир, мир грешный, отпавший от Бога, умирал, гнил, тление подкосило все основы мира, и тоска охватила мир.

Через Христа — совершенного Бога и совершенного человека — начинается движение человека к Богу, ответное откровение человека. Это ответное откровение должно стать откровением человеческого творчества, в котором человек станет соучастником Божьего миротворения. Творение мира не закончилось, пишет Бердяев. Оно заканчивается в человеке и через человека. Новое завершающее откровение может быть откровением о человеке как центре космоса. Его нельзя ждать сверху, оно должно возгореться внутри человека, внутри духовного, а не душевного человека. Подчеркивая человеческую свободу, Бердяев говорит о том. что она может быть злой и богопротивной. В этом он видит трагедию мировой жизни. В этом он видит причину мутности всех наших претензий на новое откровение, смешение истины с ложью, добра со злом, Божественного с диавольским. Человек может отдать свое творчество Богу, может отдать его и Диаволу. В этом видит он тайну свободы.

Для Бердяева, Христианство есть религия страдающего Бога, религия страстей Господних. Сам Бог — ибо Сын есть подлинный Бог — пережил Гефсиманскую и Голгофскую муку. Голгофу понимает автор как трагедию в Боге, не только трагедию в мире, но и трагичное движение в недрах божественной жизни. Для него Бог есть жизнь, судьба, мистерия, а не застывшая субстанция. Христианского Бога философ называет Богом любви, и не абстрактной, безликой любви, а конкретной, личной любви. Он любящий и жаждущий любви ответной. Но любовь есть всегда трагическое движение. «Божественная трагедия есть трагедия любви и свободы. Бог ждет свободной любви человека. Божья тоска, Божья нужда обращена к человеческой свободе. Богу не нужна вынужденная любовь человека, принудительная покорность Его воле. Богу нужна свобода человека, свободное обращение человека к Богу. Не было бы трагедии мировой жизни, если бы Богу не была нужна свобода, если бы в свободе не полагался смысл мировой жизни».

О религии Николая Бердяева

Николай Бердяев был привязанным к Православной Церкви невидимыми нитями: телом, душой и духом своим. Оно остро переживал различия, а иногда и большие противоречия между обычною церковью и Церковью в величественном значении. Он был неотъемлемым членом Церкви, а еще вернее – ее сыном, который со всей откровенность говорил о ней, как о своей родной религиозной организации. Он понимал и знал ее роль в человеческой жизни, жизни всего общества, а потому часто выступал со своими статьями, защищая Церковь от ложных обвинений и подымая ее авторитет во всем мире.

Бердяев никогда не выходил из Православия, чем сильно гордился, даже похоронить себя просил по-христианскому обряду, чтобы никто не сомневался в его преданности ему и церкви. Он видел уникальность духа Православия в прошлом, настоящем и будущем и старался как мог, уберечь этот святой животворящий дух, пребывающий у вечности от несправедливой хулы и поношений. Философ стремился к полноте истины и считал, что обрести эту полноту можно в Православной вере и церкви. Он редко ходил в церковь, но ее дух, ее святую духовность, ее образы святых и Иисуса Христа, вечно хранил в своем сердце. Как свободный философ, как вольный человек он мог высказывать свои мысли на церковь, на православную веру, на батюшек и иерархов, даже критиковать их, но в глубине своей души он принадлежал к русской православной церкви. Об этом философ оставил нам много своих статей. Бердяев чувствовал необходимость в том, что все христиане были истинно верующими людьми, были братьями, чтобы не замыкались в своей конфессиональной ограниченности и жизненной неправде, а прорывались к святости, Богу и Иисусу Христу. Он был великим апологетом Христианства, Православия и Церкви, которая должна быть благодарна ему, и должна признать философа Бердяева своим величайшим защитником и проповедником ее учения. Бердяев всеми силами души защищал православную веру, церковь и святые образы и стремился объединить Христианство с силой Божьей, Божьим Духом, Богом и Иисусом Христом ибо знал, что в них заключена правда жизни, и истина. Только эти святые образы и Дух Божий помогут человеку выйти на светлую дорогу новой жизни, которая приведет его к Богу и вечности.

Бердяев утверждал, что в Церкви должно быть все наше дорогое, все наше ценное, все нами выстраданное в мире – наша любовь, наша мысль и поэзия, все наше творчество, отлученное от Церкви старым сознанием. Все наши великие мирские люди, все наши приподымающие порывы и мечты, все, что было трансцендентного в нашей жизни и жизни мировой. Церковная жизнь, говорил он, есть полнота жизни, богатство бытия, а не семинарско-поповско-монашеский колпак, который держат в своих руках власть имеющие.

Бердяев оправдал человеческую плоть, самого человека, о котором так много писал и возносил, соединив его душу с Высшей Силой, способной привести его к Богу и Иисусу Христу.

Полностью Бердяев может быть понятным лишь в контексте своей эпохи. Его надо познать и оценить только в связи со всей значительной плеядой деятелей русского и мирового религиозно-философского возрождения первой половины XX века. И в то же время, он более других великих гениев связан с будущей жизнью мира, христианства и церкви.

Бердяев преодолевал заскорузлые разрывы и расколы в мире и жизни, что не могло и не может не вызывать негативных реакций в скептически настроенных кругах как светского, так и церковного общества. Своей активной творческой деятельностью он сумел преодолеть разрыв и раскол между светским (мирским) и духовным (церковным) миром. Он должен быть признан всеми слоями общества одним из духовных отцов современного человечества.

Бердяев болезненно переживал униженность человека, его бесправие и все скверное, тяжкое, даже то тяжкое, что есть в человеческой плоти. Он был дух борьбы и правды, который починялся только Высшей силе. Он хотел сделать христианскую религию, религией любви и правды, религией свободы и гордости человека. В любви он видел высшее предназначение человека, способного навести порядок дома и в мире.

Посвятивший себя служению Богу и Человеку, Бердяев не был ни еретиком, ни безбожником, ни атеистом, как об этом говорят его недоброжелатели. Он никому не навязывал свои мысли и способ жизни, хотя, как и всякий человек, имел свое "мнение", грехи и недостатки. Это роднит его с лучшими Святыми Отцами Церкви. Мы можем с ним не соглашаться, даже критиковать его труды, но равнодушно пройти мимо них будет неуважением нашей совести.

«Я верил в великую миссию России»

Мы считаем, что книга Николая Бердяева «Самопознание (Опыт философской автобиографии) есть самая чарующая книга в мире. По интеллектуальной мысли, чистосердечной исповеди о себе, своих родных и близких, жгучих проблемах человека и мира, по религиозной направленности и благородству ее можно сравнить разве что с «Письмами» Елены Ивановной Рерих. В этих авторов та же высота и напряженность мысли, тот же зоркий взгляд на добро и зло, на Рай и Ад, на христианство, на Бога, Иисуса Христа и Церковь, та же необыкновенная мудрость, подымающая человеческие души ввысь, ко Вселенной и вечности, и та же любовь к людям и их духовным ценностям.

Свою автобиографическую книгу Бердяев написал за восемь лет до своей смерти. Черновик ее, под названием "Философская автобиография", писался в 1939 - 1940 годах в Кламаре и Пиле. По существу, его работа над рукописью продолжалась до последних дней жизни философа. Книга «Самопознание» вышла уже после смерти автора в Парижском издательстве YMCA-Press в 1949 году.

В Предисловии к ней Бердяев высказал несколько принципиальных для себя мыслей, которые дают нам право говорить о «Самопознании», как о творческой биографии Бердяева и становлении его, как философа мирового уровня.

Свою работу Бердяев не стал сравнивать с такими книгами как «Дневник Амиэля» Анре Жида, «Исповедью» Блаженного Августина и Жан-Жака Руссо, «Былое и думы» Герцена или книгой Гете «Поэзия и правда моей жизни». Его книга иного рода. Он никогда не вел дневников, не собирался публично каяться, и писать воспоминания о событиях личной жизни, своей эпохи, или автобиографию в простом смысле этого слова. Его книга должна быть философской автобиографией или историей его духа и самосознания. Бердяев обещает нам, что в ней не будет никакой выдумки, но будет философское познание и осмысления самого себя, как человека-философа творческой жизни.

Свое собственное существование Бердяев считает наиболее экзистенциальным, в нем он приобщается к человеческой жизни, неведомым другим людям. «Я пережил мир, - пишет Бердяев, - весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной». Так пишет он в предисловии» [26]. Что происходило с миром, с ним самим, философ решил запечатлеть в своей книге.

И мы видим, что с первых же страниц автор сразу сталкивается с основными противоречиями своей неспокойной и горячей натуры. С одной стороны, он переживает все события своей эпохи, всю судьбу мира как события, происходящие лично с ним, как свою собственную судьбу, с другой - он мучительно переживает чуждость этого мира, его далекость от человека, свою неслиянность с ним, и ни с кем. Бердяев хочет быть особенным, не таким как все. Он чувствует свою силу и верит своим знаниям, У него есть самолюбие, эгоизм, противоречивость натуры, он возносит свою личность в стан Божьей субстанции, имеющую неповторимую сущность. Он жил в трудное, но интересное время и сам пишет об этом так: «Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть[27].

Бердяев пережил три войны, из которых две названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, пережил изгнание, но изгнанничество его еще не кончено. Особенно мучительно он переживает страшную войну фашистов против России, и даже не может представить, чем она закончится. В его жизни было слишком много событий, преимущественно драматических. Философ искренне признается, что «,,,сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании» [28].

Вместе с тем Бердяев никогда не был политическим деятелем, это не его стихия, хотя к политическим и социальным вопросам никогда не был равнодушным. Он болел ими, он был гражданином в полном смысле этого слова, но никогда не был "общественником"или человеком-трибуном. Он даже не боится сказать нам такие слова: «Я всегда был "анархистом" на духовной почве, и "индивидуалистом".

Его индивидуализм особенный, а все потому, что много пережил и многое знает, причем столько, что хватит не на одну книгу. Философ желает заняться собой и не потому, что испытывает жгучую потребность выразить себя, запечатлеть свое лицо в истории, а потому, что своей правдой, знаниями и оценкой разных событий может быть полезным в решении сложных проблем человека, его судьбы и его понимания мира. Бердяев уже в возрасте, поэтому он сожалеет, что многое забывает, многое исчезает из его сознания, хотя и многое сохраняется в глубине его памяти. Его всегда мучило забвение, он не мог его раскрыть до конца, познать его суть и устранить причины этого страшной беды. Он часто забывал не только значительные события, но забывал и людей, игравших большую роль в его жизни. Все же Бердяев доверяет своей памяти, потому что в ней есть воскрешающая сила, которая хочет победить смерть.

«Я всегда чувствовал себя русским человеком»

Мы должны сказать, что памяти философа может позавидовать любой из нас, потому что она у него - изумительная. Свою философскую автобиографию Бердяев пишет легко, вольно, по-философски мудро и оторваться от его писательского стиля, такого искреннего и завораживающего, очень трудно. Он считает себя человеком, принадлежащим не к прошлому, а обращенным к будущему, и прошлое для него имеет большое значение, потому что оно наполнено будущим. Что удивляет в признаниях философа? Наверное, то, что ему, как человеку, не свойственно состояние печали, присущее большинству из нас. Ему ближе тоска, чем печаль, хотя мы знаем, что слова эти - синонимы.

По складу характера Бердяев человек драматический, лирикой он не пахнет. Это мы видим на примерах его автобиографии. Размышляя о своей жизни, которая была наполнена глубоким смыслом, философ приходит к выводу, что его жизнь не была жизнью метафизика в обычном смысле этого слова. Она была наполнена страстями и драматическими событиями как личного, так и социального характера. Она была суровая и реалистическая. В ней он искал истину, и хотя не нашел, все равно считает свою жизнь интересной но не мудрой. И причину видит в том, что ней господствовал не разум, а чувства, а еще в ней было слишком много иррационального и нецелесообразного.

Светлые периоды его жизни чередовались с периодами темными и мучительными, с подъемами и упадками, с болью, но и радостью. В своих писаниях Бердяев занимает твердую, оптимистическую позицию и заявляет, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не переставал напряженно мыслить, искать истину, идти до конца и выходить из трудного положения победителем. Желание его было сосредоточено в одном: наиболее полно воскресить светлые и творческие периоды своей жизни, но в тоже время показать ее драматические стороны. Он старается победить забвение, память заставить работать так, чтобы всем было ясно, что он не лжет.

Несколько странно и непонятно слышать заявление автора, что в своих воспоминаниях он отказывается писать о тех людях, которые ему были слишком дороги. Такое не может быть и такого мы не допускаем. И прочитав его книгу до конца, мы убеждаемся, что своего слова Бердяев не сдержал, и это нас сильно обрадовало. Хотя должны сказать, что, действительно, философ о многом умолчал, но многое и поведал. Он рассказал о своей жизни так, как было на самом деле, о прекрасных людях своей эпохи, разных событиях, за что мы ему премного благодарны. Противоречиями в своей книге он видит в том, «что самый скрытый человек пытается себя раскрыть». Хотя и эту его мысль мы не совсем разделяем. Кое-чего мы все-таки от него услышали. Рассказал, например, с кем из русских и зарубежных религиозных мыслителей он общался во Франции, с кем дружил, даже с кем был в неприятельских отношениях.

С гордостью говорит автор о том, что в глубине своей души всегда чувствовал себя русским человеком, хотя и признается, что внешне у него есть что-то французское. Кроме скрытости характера, в Бердяева была еще душевная скромность. Он сильно охранял свою личность, не допускал к себе никого, боялся обнажить свою душу, чтобы не быть осмеянным. С собеседниками, по примеру французов, соблюдал дистанцию. «Я никогда не мог выносить фамильярности, - пишет он. Сделав шаг к сближению с людьми, я часто потом делал два шага назад. У меня очень слабая способность к дружбе. Проблема общения всегда была для меня мучительна. Я общительный, социабельный человек, но затрудненный в общении. Мне всегда было легче говорить в обществе, чем с глазу на глаз. Меня всегда мучила закупоренность, непроницаемость душ. Но я плохо умел разбивать эту непроницаемость, расплавлять лед и преодолевать условность. Иногда хотелось поговорить по душе о самом главном, и вдруг мной овладевал пафос дистанции, побеждала моя скрытность и я делался условен, как француз» [29].

Бердяев вовсе не боится о себе говорить, он даже рассказывает нам о таком, о чем вовсе не надо было рассказывать. Философ старается подчеркнуть свою стыдливость, которая мешала ему открыто вести беседы на религиозные темы. Но мы-то знаем другое, что спорщиком в религиозных вопросах Бердяев был отменным, и в его выступлениях стыдливостью и не пахло. Признание автора, что с детства ему было легче общаться с женщинами, чем с мужчинами, подтверждают супруга Бердяева, ее сестра Евгения и большинство друзей. Чувствуя себя замкнутым в общении с мужчинами, неумение сглаживать острые углы и разрешать противоречия, философ зачем-то делает из этого глобальные выводы, что мир мужской и мир женский, даже когда между ними есть подлинная любовь и интимные отношения, «оказываются замкнутыми и непроницаемыми друг для друга».

Удивительным свойством философа было и то, что он мог додуматься даже до такого: «когда мужчина и женщина, казалось бы, говорят на одном языке, они вкладывают в свой разговор разный смысл». Горький опыт научил его большой мудрости, что «люди вообще плохо понимают друг друга, и плохо вслушиваются в то, что говорят один одному» [30].

Другой, друг или знакомый, вообще для философа был непроницаемой тайной. Бердяев никогда не старался вести беседы на личные темы, избегал этого, даже не любил обнаженных анекдотов. Проблема общения с людьми для него была проблемой преодоления одиночества и всегда была очень трудной. В силу своей замкнутости, даже скрытости, Бердяев со своими единоверцами и старыми друзьями находился в разных мирах. От этого увеличивалась его горечь и душевная боль.

«Я живу в Париже более 20 лет, - пишет он. Париж за это время стал русским культурным центром. И тут жили в это же время люди, с которыми я был связан в прошлом, с которыми был даже близок. Но у меня не было общения и почти не было даже встреч с этими людьми моего прошлого. Большее общение было с новыми людьми. С Мережковским я не встречаюсь долгие годы. Мережковский писал против меня грубые статьи. Со Струве тоже перестал встречаться, он тоже очень резко нападал на меня в печати. С А. Карташевым я почти не встречался, мы очень разошлись политически. Также не встречаемся с Б. Зайцевым, с П. Муратовым. С отцом Булгаковым у нас не было никакого разрыва, но мы встречались очень редко и больше на деловых собраниях. Боюсь, что если бы мы встречались чаще, то разошлись бы гораздо больше» [31].

Индивидуализм, преувеличенное Эго и отчужденность, переходили все границы его беспокойной натуры, и друзья знали что причина его одиночества была в нем самом.

«Сейчас не время критиковать философию»

Из старых друзей добрые отношения он сохранил с Львом Шестым, с которым часто встречался и имел откровенные разговоры. Но результат этой дружбы был налицо. Две больших и резких статьи Шестова, направленных против Бердяева и его философского творчества, в которых его «друг» был выставлен на всеобщее осуждение, свидетельствовали об этих «откровенных разговорах и дружбе». В статьях «Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия», и «Похвала Глупости» Лев Шестов, скорее в жанре фельетона, пишет о Бердяеве нелицеприятно и с большой иронией. Он обвиняет своего коллегу в нестойкости убеждений, частых повторах одних и тех же тем, заимствовании идей у немецких философов, особенно у мистика Бёме, Шеллинга и Гуссерля, в непонимании Канта и Гегеля, в частой смене политических убеждений, открытой войне против здравого смысла, противопоставлении Глупости - Разуму: «Конечно можно и так выразиться, можно Глупость назвать Большим Разумом и это, если угодно, имеет свой глубокий смысл, точнее - глубокую ядовитость. Ибо, что может быть обидней и унизительней для здравого смысла, чем присвоение Глупости почетного титула Большого Разума? Ведь до сих пор здравый смысл считался отцом и ближайшим другом всяких разумов, больших и малых. Теперь же Бердяев, пренебрегая родословными и исторически сложившейся геральдикой, возводит "противоположность здравого смысла", т. е. Глупость, в сан Большого Разума» [32].

Шестов Критикует Бердяева за то, что в книге “О назначении человека” он ни разу не спросил себя и не задумался, что побудило Ницше, по природе своей кроткого и мягкого человека, так неистово восхвалять жестокость? Шестов называет Бердяевские темы - любовь, милосердие, сострадание и другие, которым он посвятил столько вдохновенных страниц, бесполезными, так как они не только не разрешают мучительных проблем жизни, наоборот, усугубляют их с новой силой. Критикует и другую любимую тему Бердяева, тему Свободы, так лихо позаимствованной автором у немецкого мистика Бёме и идеалиста Шеллинга. Шестов приписывает своему другу много других упущений и ошибок, и в его адрес пускает столько ядовитых стрел, что в читателя это вызывает странные чувства. Для чего он так поступает? – спросим. Оказывается все очень просто.

Николай Бердяев посвятил творчеству Льва Шестова две больших статьи под названием «Трагедия обыденности» (1905) и «Лев Шестов и Киркегор» (1936), в которых по неосторожности назвал Шестова «борцом неправды, против правды и сторонников веры, а не разума». Покритиковал он Шестова и за неверное отношение к христианству и неуважение к Иисусу Христу. Казалось бы, время должно было залечить мелкие обиды, казалось бы, в них ничего особенного нет, но память у Шестова была отменной. Он ничего не забыл и ничего не простил, вот потому статьи его о Бердяеве имели такую обличительную направленность. Николай Бердяев на критику друга не обиделся, простил ему все недобрые слова, его иронический тон, разные перегибы и натяжки, предвзятое к себе отношение и к своему творчеству. В знак примирения и признания заслуг Шестова в русской религиозной философии, после его смерти, последовавшей 19 ноября 1938 года, Бердяев написал о нем очень теплую статью - «Основная идея философия Льва Шестова», в которой дал высокую оценку творческой деятельности философа. В ней есть и такие слова:
«До последних дней жизни Льва Шестова у него было горение мысли, взволнованность и напряженность. Он явил победу духа над немощью тела. Быть может лучшие его книги, "Киркегардт и экзистенциальная философия" и "Афины и Иерусалим, опыт религиозной философии", написаны им в последний период его жизни, Сейчас не время критиковать философию моего старого друга Льва Шестова. Одно лишь хотел бы я сказать. Я очень сочувствую проблематике Льва Шестова и мне близок мотив его борьбы против власти "общего" над человеческой жизнью. Но я всегда расходился с ним в оценке познания, не в нем вижу я источник тяготеющей над нашей жизнью необходимости. Только экзистенциальная философия может объяснить, в чем тут дело. Книги Л. Шестова помогают дать ответ на основной вопрос человеческого существования, в них есть экзистенциальная значительность»[33].

Проживая в пригороде Парижа, в Кламаре, где Бердяевы снимали жилье, в их доме часто собирались люди творчества – французы, русские, поляки и других национальностей. Здесь проходили беседы на международные темы, темы духовные и социальные. Было интересно и занимательно. От таких встреч в Бердяева появлялось настроение и это положительно отражалось на его творчестве. Оставаясь одни, Лидия, Николай Бердяевы и сестра Елена, по вечерам громко читали разную литературу. «Читала обыкновенно Лидия и читала очень хорошо, потом Женя. Перечитывали почти всю русскую литературу, что нам доставляло большую радость. Перечитывали также греческую трагедию, книги Шекспира, Сервантеса, Гете, Диккенса, Бальзака, Стендаля, Пруста и других авторов». В громком чтении с особенной остротой почувствовал философ своеобразие и особенность русской литературы, отражающую русскую стихию, ее глубину и мудрость.

«Русские - самый общительный народ в мире»

Николаю Бердяеву не составляло никакого труда, подружится с французскими литераторами, философами, людьми культуры и искусства. С ними ему было легко, они понимали друг друга, хотя держались определенной дистанции. Он называет свои встречи в Парижском Понтифи, имении, принадлежащем Дежардену, одному из самых влиятельных французов того времени. В Залах его дворца на протяжении 25 лет, в августе месяце, устраивались три декады творческой интеллигенции Франции и Европы, где знаменитости читали доклады по философии, религии и культуре. Бердяев постоянно принимал в них участие и выступал со своими статьями, вызывавших в присутствующих восхищение. Там он приобрел много друзей, наиболее видных представителей Франции: Дю Боса, Андре Жида, Ж. Шлёмберже, Рожера де Гарди, Жана Моруа, Бруншвига, Валя, Фернандеса и других. Там же познакомился и с Максом Шелером, Мартином Бубером, Боналоти и другими. Все они стали друзьями Бердяева.

Бердяев был частым гостем и на философских собраниях Габриеля Марселя, где подружился с ним, с Жаком Маритеном, другими французскими знаменитостями. Наверное, это было единственное место во Франции, где обсуждались проблемы феноменологии и экзистенциальной философии. Обсуждали философию Ясперса, Хайдеггера, Гуссерля, Шелера, Не было замкнутости ни в общении, ни в выборе тем, никто не лез друг другу в душу, никто не интересовался частностями. Все были дружны, понимали один другого, было радостно от такого общения и творческого сотрудничества.

Общенья с русскими творческими людьми для Бердяева были совсем иные, чем общения с французами. Своих соотечественников философ называет самым общительным народом в мире. В русских он не видит никаких условностей, у них нет дистанции, зато есть потребность часто встречаться даже с теми, с которыми нет особенно близких отношений. Русский человек любит выворачивать их души, ввергаться в чужую жизнь и рассказывать о своей, вести бесконечные споры об идейных вопросах: религии, политике, быте. Русские плохо усваивают себе западные обычаи и манеры, при свидании с русскими знаменитостями нужно договариваться по телефону или через консерьежку. «Я бы не сказал, что у русских есть особенная склонность к индивидуальной дружбе, - говорит философ. Русских он называет коммюнотарным народом. И считает поразительным, что «в какие бы углы мира русские ни попали, как это случилось в эмиграции, они объединяются, группируются, образуют русские организации, устраивают собрания. Русские не признают категорий непереходимых границ, отчетливых и резко выраженных форм общежития, дифференциации по разным культурным областям и специальностям. Всякий истинно русский человек интересуется вопросом о смысле жизни и ищет общения с другими в искании смысла» [34].

Наряду с положительными качествами своих друзей, с которыми встречался в обществах, Бердяев увидел в них большие недостатки. В русской среде, в русском обществе и собраниях, философ часто ощущал «подпольные токи, которых в такой форме я не замечал в западной среде». «Русские очень легко задевают личность другого человека, говорят вещи обидные, бывают неделикатны, имеют мало уважения к тайне всякой личности. Русские самолюбивы, задевают самолюбие другого, и сами бывают задеты. При обсуждении идей легко переходят на личную почву и говорят не столько о ваших идеях, сколько о вас и ваших недостатках. У русских гораздо меньше уважения к самой мысли, чем у людей западных. Они легко переходят от рассмотрения вашей мысли к нравственному требованию от вас, требованию подвига святости или революционного героизма, в зависимости от направления» [35].

Совершенно другие свойства Бердяев встретил у французов, которых знал лучше других западных людей. У французов затруднено общение, в русском смысле слова. Соприкосновение душа в душу практически невозможно, всегда остается дистанция для каждого. Французы, пишет он, не коммюнотарны, не ходят друг к другу для бесконечных разговоров и споров. Они более всего индивидуалисты, хотя русской спеси у них нет.. Французские особняки обведены высокой и глухой оградой с надписью на калитке: «Злая собака»». В общении с ними философ увидел большую условность, чрезмерную вежливость и любезность. Французы любят говорить комплименты и очень трудно различить их настоящие чувства, где они фальшивят, а где говорят правду. У них отсутствует русская душевность, простота и панибратство. Преобладают интеллектуальность, чувственность, слабая сердечность и душевность. Это легко видно даже по французскому роману последнего времени, в котором нет чувства, а есть главным образом сенсуализм.

Но, покопавшись в памяти, Бердяев нашел у французов и иные качества, отсутствующие у русских. Прежде всего, у них есть уважение к личности другого, нежелание лезть в его внутреннюю жизнь, и не быть не деликатным. «Дистанция определяется охранением индивидуальности своей и индивидуальности другого. Есть уважение к мысли. От анализа вашей мысли не переходят к анализу вашей личности, как часто у русских. Французы скромнее, менее самоуверенны, чем русские. Это связано с их высокой культурой» [36].

Бердяев более требовательно относился к своим соотечественникам, чем к людям западного мира. Наверное, его соотечественники немало принесли важному философу неприятностей, если он с такими подробностями пишет. Запасемся терпением и еще послушаем философа о себе: «Я заметил неискренность в отношении ко мне со стороны некоторых русских. Люди выражали больше единомыслия со мной и больше любви ко мне, чем это в действительности было. Очень многие избегали споров со мной в случае несогласия. Отчасти это может объясняться тем, что в спорах я мог быть резок и вспыльчив, но не только этим. Наиболее печальна была история с Вл. И., человеком больших умственных дарований, разговор с которым бывал интересен. В. И. постоянно у нас бывал, был другом дома, объяснялся мне в любви, целовал в плечо, называл себя моим последователем. И потом вдруг написал против меня отвратительную по тону статью в очень враждебной мне газете. Он полетел по наклонной плоскости, и в нем обнаружился настоящий зубр» [37].

Поступок «зубра» Бердяев пояснил крайней неуравновешенностью и тяжелой болезнью его души. Это был очень несчастный человек, который не мог реализовать своих дарований. Раньше автор защищал его и многое ему прощал, но после такого подлого поступка разошелся с ним.

Отрицательно относился философ и о зарубежном православии, которое за годы пребывания на Западе, приносило ему одни неприятности. Когда произошел конфликт между Московской Патриаршей церковью и зарубежной, возглавленной митрополитом Евлогием, Бердяев решительно стал на сторону Московской Патриаршей церкви и написал критическую статью о Зарубежной церкви под названием "Вопль русской церкви".

Это принесло ему много неприятностей. Но конфликт с Евлогием достиг своего апогея в истории с его единомышленником, профессором Г. П. Федотовым, которого хотели уволить из Богословского института за статьи в "Новой России", нашедши в ней какую-то крамолу. Чтобы защитить своего товарища от официального западного христианства, Бердяев написал в "Пути" резкую статью о западной православной церкви: "Существует ли в" православии свобода совести?", которая поссорила его с профессорами Богословского института и создала затруднения для "Пути". Это был один из эпизодов, когда русский философ показывал свою непримиримую позицию с неправдой и стал на защиту своего русского товарища. Бердяев победил в этом конфликте, и Федотов был восстановлен во всех своих правах.

«Я всю жизнь искал правду»

Заканчивает свою книгу «Самопознание» Бердяев такими словами: «Я всю жизнь искал правды, которую я изначально нашел, она была как бы a priori моего духовного пути. Существует Сущая Правда, она не походит на мир и на все, что в мире, но она должна открываться и вочеловечиваться. В последний час моей жизни я, наверное, вспомню о моих многочисленных грехах, слабостях и падениях, но, может быть, и дана будет мне благодатная возможность вспомнить, что я принадлежал к алчущим и жаждущим правды. И это единственная из заповедей блаженства, к которой и я могу иметь отношение» [38].

В добавлении к книге (1940-1946 годы) Бердяев рассказывает о тревожных днях своей жизни в Париже. Началась вторая мировая война, исход которой для него был неясным и темным. Немцы начали бомбить Париж и вскоре заняли его. Бердяев со своей семьей решил покинуть Париж и уехал в другой пригород – Пилат, что под Аркашоном. Философ не захотел быть в оккупации под немцами. С собой он забрал любимого кота Мури. Но по дороге кот чуть не погиб, спасла его сообразительность и ловкость. Но свой побег от фашистов Бердяев считал иллюзией. Через несколько дней, после их приезда, в этом городке немцев оказалось больше, чем в самом Париже. Пилат - чудесный городок, дом их, где поселились у друзей, был расположен возле соснового леса близ океана. Воздух там был упоительный и очень полезный для семьи Бердяевых.

Оккупацию он считает мучительным состоянием, которое они с трудом переносили. Немцы унижали их человеческое достоинством и своим присутствием, угнетали их. Хотя из признания Бердяева, его родные жили три месяца в лесной вилле совершенно спокойно. Бердяев продолжал писать свою философскую автобиографию. В Аркашоне жило очень много русских друзей, которые настойчиво рекомендовали Бердяеву ехать в Америку, где его ждала интересная работа в университетах. Бердяев наотрез отказался уезжать из Франции и заявил, что Франция – его вторая родина и он никуда не уедет.

По возвращению в Кламаре Бердяев писал статьи против национал-социализма и фашизма. Немцы знали, что он их идейный противник, но пока мер не принимали. Начались аресты русских. Вообще в русской среде было много трагического. Одни были сторонники Гитлера, другие – противники его. Все обострилось, когда началась война против России. Вторжение немцев в русскую землю потрясло Бердяева до глубины его души. «Моя Россия подверглась смертельной опасности, - пишет он, - она могла быть расчленена и порабощена. Немцы заняли Украину, и дошли до Кавказа. Поведение их в оккупированных частях России было зверское, они обращались с русскими как с низшей расой. Это слишком хорошо известно. Было время, когда можно было думать, что немцы победят. Я все время верил в непобедимость России. Но опасность для России переживалась очень мучительно. Естественно присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения. Я чувствовал себя слитым с успехами Красной армии. Я делил людей на желающих победы России и желающих победы Германии. Со второй категорией людей я не соглашался встречаться, я считал их изменниками» [39].

В русской среде в Париже были люди, которые верили Гитлеру и ждали от него освобождения России от большевизма. Это вызывало в философе глубокое отвращение. Он искренне сознается, что всегда, еще со времени своей высылки из России в 1922 году, имел советскую ориентацию, и всякую интервенцию считал преступной. «Я верил в великую миссию России. Я никогда не поклонялся силе, но силу, которая была проявлена Красной армией в защите России, я считал провиденциальной» [40].

В Париже было тяжело. Начались аресты русских друзей и знакомых Бердяева, многих, в качестве политических и врагов рейха, увезли в Германию, где они погибли в концлагерях. В доме Бердяевых несколько раз были представители гестапо, они расспрашивали его о характере деятельности, искали запрещенную литературу и другие улики. Не найдя ничего – ретировались. Правда, в швейцарской газете появилось сообщение об аресте Бердяева, но оно оказалось ложным. Через несколько дней к нему явились представители гестапо, чтобы узнать, чем вызван слух об его аресте. Бердяеву сообщили, что из Берлина был сделан запрос: что значит газетное сообщение об аресте столь известного и ценимого в Германии философа, как Бердяев? По словам представителя гестапо, это вызвало переполох в верхах, что, конечно, было преувеличением. Бердяев не раз задавал себе вопрос, почему он не был арестован, когда с такой легкостью и без достаточных улик брали всех подряд. Оказалось, что в верхних эшелонах национал-социалистов был почитатель его философского таланта и творчества, он же спас философу жизнь.

В период оккупации, Бердяев находился в своем Кламарском доме и писал философскую автобиографию. В его доме, по воскресеньям, собирались патриотически настроенные русские, бывшие вне подозрений. При встречах разговор шел не об одной философии. Дом философа стал одним из центров патриотических настроений людей Франции. Частыми гостями Бердяева были французские философы и литераторы. В годы оккупации также были интересные собрания у француза Море, посвященные, главным образом, мистическим и духовным вопросам. Бердяев выступил в них с двумя лекциями - о месмеризме и религиозной драме Ницше.

Кроме собраний у Море было еще несколько встреч с некоей известной Дави, ученой женщины, почитательницы таланта Бердяева. Это были курсы, посвященные духовным исканиям. Там Бердяев прочел несколько лекций на тему "Мессианская идея и проблема истории". Это был круг, главным образом, левых католиков, но участвовали и протестанты, и православные, и свободные искатели истины. Дави устраивала также философские съезды под Парижем, в старинной усадьбе. Первый съезд был посвящен обсуждению новой книге Бердяева, только вышедшей во Франции - "Дух и реальность". Обсуждение было бурным, это видно из того, что во время дискуссий Бердяев имел жаркое столкновения с католиком Габриелем Марселем и другими католиками. Они назвали философа - русским анархистом. В годы оккупации Франции Бердяев познакомился с Роменом Ролланом, женатым на русской, вдове племянника Бердяева. В Ромене Роллане философ нашел друга России и личного друга. Ромен Ролан высоко оценил творчество Николая Бердяева и написал о нем прекрасную статью во французской газете.

«Сердце сочится кровью, когда я думаю о России»

В начале освобождения Парижа, 1944 год, в жизни Бердяева произошло печальное событие: после мучительной болезни умер его дорогой кот Мури. Страдания Мури перед смертью, философ пережил, как страдание всех животных. Через него он чувствовал себя соединенным со всеми котами, собачками, ждущими избавления от болезней и смертей. Бердяев называет трогательным, когда накануне смерти умирающий Мури пробрался с трудом в комнату Лидии, которая сама уже была тяжело больна, и вскочил к ней на кровать: он пришел попрощаться. «Я очень редко и с трудом плачу, но, когда умер Мури, я горько плакал. И смерть его, такой очаровательной Божьей твари, была для меня переживанием смерти вообще, смерти тех, кого любишь. Я требовал для Мури вечной жизни, требовал для себя вечной жизни с Мури. Я долгое время совсем не мог о нем говорить. Я все время представлял себе, что он прыгает ко мне на колени. Когда мы громко читали по вечерам, то Мури любил быть с нами, он всегда являлся, хотя бы спал в другой комнате, и прыгал ко мне на колени» [41].

Новая жизнь для Бердяева началась с освобождением Парижа. Это еще не был конец войны, но можно уже было быть уверенным в ее благополучном исходе. С первых же дней новое французское правительство приняло меры к гитлеровским пособникам и всем, кто поддерживал фашистский режим. Было арестовано много русских, причем неплохих людей. Атмосфера продолжала быть тяжелой. В годы оккупации в русской среде было приспособление к немцам, французы это называли – изменой. С уходом немцев в русской среде началось новое приспособление, уже к новому, никому неизвестному коммунизму и к советскому посольству. В большинстве своем это были те же самые лица.

Бердяев в этом отношении был патриотом своей Родины. Несмотря на критику коммунистической идеологии, которую он не разделял, его сердце и душа принадлежали России и ее вольнолюбивому народу. Он в больших раздумьях о своей Родине. «Мне, может быть, и позволили бы вернуться в Россию. Но что я мог бы там делать? Вопрос о возвращении на родину для меня очень болезненный. Сердце сочиться кровью, когда я думаю о России, а думаю очень часто. Многог думаю о трагедии русской культуры, о русских разрывах, которых в такой форме не знали народы Запада. Есть что-то мучительное в русской судьбе. И ее нужно до конца изживать» [42].

В ноябре 1944 года Бердяев прочел от русского Союза писателей Франции, в помещении Союза русских патриотов, публичный доклад на тему "Русская и германская идея". Доклад философа, патриота своей страны, имел большой успех. Бердяев его назвал лучшим из всех своих докладов. Ему долго и громко аплодировали. Событие это совпадало с патриотическим подъемом всех русских эмигрантов. В "Русском патриоте", куда вошла группа молодых русских писателей с советской ориентацией, он напечатал статью "Трансформация национализма и интернационализма", шокирующую левые круги русской эмиграции. Как результат, у Бердяева резко сократился круг друзей и знакомых. С профессорами и преподавателями русского Богословского института у Бердяева произошло полное расхождение, и религиозное, и политическое Многие работники советского посольства бывали у Бердяева и предлагали ему вернутся на историческую Родину. Обещали теплый прием, трудоустройство, почет и уважение. Пожилой Бердяев долго раздумывал, долго взвешивал, долго колебался, даже написал такие горькие слова: «Я очень известен в Европе и Америке, даже в Азии и Австралии, переведен на много языков, обо мне много писали. Есть только одна страна, в которой меня почти не знают, это моя родина. Это один из показателей перерыва традиции русской культуры. После пережитой революции вернулись к русской литературе, и это факт огромной важности. Но к русской мысли еще не вернулись, этому препятствует все еще господствующий диалектический материализм. Философия остается в очень неблагоприятном положении, свободы мысли нет. Мне, может быть, и позволили бы вернуться в Россию. Но что я мог бы там делать? Вопрос о возвращении на родину для меня очень болезненный. Сердце сочится кровью, когда я думаю о России, а думаю очень часто. Много думаю о трагедии русской культуры, о русских разрывах, которых в такой форме не знали народы Запада. Есть что-то мучительное в русской судьбе. И ее нужно до конца изживать» [43].

После войны известность Бердяева, как философа мирового уровня, резко возросла. Весной 1947 года Кембриджский университет присвоил ему звание Доктора теологии, Бердяев участвовал в средневековой церемонии вручения диплома. Он был в красной мантии и бархатной шапочке. Церемония ему сильно понравилась.

К своему удивлению, он стал очень почитаемым, даже знаменитым человеком в мире, значит, солидным, почти что учителем жизни, руководящим умом. Но из-за своей скромности Бердяев просит своих читателей, чтобы они ему поверили, что он совсем не почтенный и не солидный человек, и совсем не учитель жизни, а лишь искатель истины и правды, он бунтарь и экзистенциальный философ, не учитель, не педагог и не руководитель.. Его возрастающая известность приносила ему мало радости, мало счастья, в которое он так мало верил.

«Я обращен к векам грядущим»

Бердяев совсем не честолюбив, в себе он видит меланхолический элемент, которого не замечают вследствие его сдержанности, любви к остротам и к шуткам. Все это совпало с несчастным периодом его жизни. Его верная жена Лидия тяжело заболела, у нее был паралич мускулов горла, что затрудняло речь и не давало принимать пищу. Свою мучительную болезнь она переносила мужественно. Силы ее слабели с каждым днем и в конце сентября 1945 года она умерла. Это было одно из самых мучительных и вместе с тем внутренне значительных событий жизни Бердяева. Переживая ее смерть, философ многому научился. У Лидии, он находил необыкновенную силу веры, какой ни у кого не встречал. «Смерть ее была высокой, - пишет он, - вследствие ее напряженной духовности. Лидия до конца сохранила ясность сознания и все, что говорила, вернее писала, перед смертью, было прекрасно. Почти до самого конца она писала стихи. Я хочу издать ее стихи. Она сама к этому не стремилась, у нее не было никакого честолюбия, был большой аристократизм. Она все время читала мистические книги и делала заметки, о прочитанном. Она все более сознавала себя принадлежащей к грядущей религии Святого Духа, но сохраняла неразрывную связь с церковью» [45].

Бердяев долго не мог примириться со смертью своего близкого, любимого существа. Не мог примириться с безвозвратностью и образовавшейся пустотой, с конечностью человеческого существования, которую философы считают последней истиной. Бердяев верит, что на том свете они будут вместе. В смерти он видит не только предельное зло и тьму, но и свет, и откровение любви в смерти. Только в смерти есть предельное обострение любви, пишет он. Но любовь эта делается особенно жгучей и обращенной к вечности. Духовное общение не только продолжается, оно делается особенно сильным и напряженным, оно даже сильнее, чем при жизни: «Я сказал Лидии перед смертью, что она была огромной духовной поддержкой моей жизни. Она мне написала, что будет продолжать быть такой поддержкой [46].

В смерти жены философ увидел просветление и сделал вывод, что в смерти лица покойников иногда делаются прекрасными, потому что начинается преображение человека для вечности, отпадает все дурное, и он уходит в вечность. Если люди говорят о покойнике лишь хорошее, то потому, что этим они участвуют в преображении человека. Смерть, говорит философ, остается для всех парадоксом. Она есть предельное зло, расставание, с которым нельзя примириться, есть и потусторонний свет, откровение любви и начало преображения. Любовь и смерть связаны, но любовь сильнее смерти, она побеждает ее. Смерть есть ужас расставания и вместе с тем продолжение духовного общения. Когда после близости смерти человек возвращаемся к жизни, то он чувствует, что все ничтожно по сравнению со смертью. Смерть есть событие во времени и говорит о власти времени. Но она также есть событие, обращенное к вечности, по ту сторону времени. Бердяев скажет: «Я пережил смерть Лидии, приобщаясь к ее смерти, я почувствовал, что смерть стала менее страшной, в ней обнаружилось что-то родное. Мы остались вдвоем с Женей, близким другом и особенным, который трогательно обо мне заботится. Не знаю, как бы я мог жить, если бы и она ушла из этой жизни. Каждый день мы ведем с ней умственные и духовные беседы, иногда спорим. Она многое хорошо понимает в моих мыслях и близка к ним. Мое отношение к ней всегда было исключительным. Я думаю о глубоком драматизме моей жизни, который, вероятно, сделается не более понятным от чтения этой моей автобиографии. Есть конфликты не преодолимые в пределах земной жизни. Преодолимы ли они в вечной жизни?» [47].

Чувствуя, что его жизнь подходит к концу Бердяев решил подвести итоги своей жизни. Но у него появилось удивительное чувство: он совсем не чувствует старости, постарения своего духа, постарения своей души. Его восприимчивость, чувствительность, самочувствие такие же сильны, как были в молодости. И только когда представляет себя счастливым, вдруг появляется мысль, что Лидии уже нет, вспоминает ее уход и у него все пропадает. Радость отравляется мыслью о смерти, о страдании людей, о несправедливости жизни, кратковременности и непрочности всего. И только одна область, в которой всегда он может испытать жизненный подъем и радость, это его умственное философское творчество. Тут философ на высоте, он чувствует новые силы, подъем духа, и ничто не может его остановить. Это содержание всей его творческой жизни.

«Сейчас я пишу статьи по разным актуальным вопросам, статьи не по политике, а по философии политики, но внутренне я живу замыслом философской книги. Книга должна быть посвящена вопросу об истине и откровении. В конце концов, это есть вопрос о Боге, вопрос всех вопросов. Меня, употребляя выражение Достоевского, всю жизнь Бог мучил. Я пришел к тому заключению, что безбожие, не легкомысленное или злобное, а серьезное и глубокое, полезно и может иметь очищающее значение. Необходимо радикальное очищение человеческих идей о Боге, которые и привели к безбожию. Необходима критика откровения, раскрытие того, что есть человеческое привнесение в откровение. Необходимо пролить свет также на то, что в человеческом творчестве может быть обогащением самой божественной жизни, что есть ответ человека на Божий призыв» [48].

Философа постоянно мучит вопрос, что он пишет всегда на одну и ту же тему. И всякий раз думал, что его, наконец-то, лучше поймут. Но Бердяев сильно ошибся: читатели его даже очень понимают, и кроме понимания – сильно любят. Иногда философ думал, что его мир совсем не похож на другие миры, и что его Бог, не похож на Бога других людей. Это тоже неправда. Читатели понимают своего любимого философа, они сильно благодарны ему за правду, смелые идеи и такую трудную жизнь.

В добавлении 47 года к «Самопознанию» Бердяев писал: «Я уже стар и утомлен жизнью, хотя еще очень молод душой и полон творческой умственной энергии. Но меня, как и моих близких, преследуют разнообразные болезни. Кроме того я очень неумел в материальных делах, не способен извлекать выгоду из своей известности и постоянно испытываю материальные затруднения. …Я обращен к векам грядущим, когда элементарные и неотвратимые социальные процессы закончатся. Основное противоречие моей жизни всегда вновь себя обнаруживает. Я активен, способен к идейной борьбе и в то же время тоскую ужасно и мечтаю об ином, о совсем ином мире» [49].

Среди опубликованных в эмиграции книг Н. А. Бердяева следует назвать «Новое средневековье» (1924), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939), «Русская идея» (1946), «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» (1947). Посмертно были опубликованы книги «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1949), «Царство Духа и царство Кесаря» (1951) и другие.

Умер Бердяев в 1948 г. в своём доме в Кламаре от разрыва сердца. Сохранилось свидетельство о его смерти Екатерины Рапп, родной сестры Лидии Бердяевой, ухаживающей за престарелым философом после ее смерти. Приводим ее записи:

«Обычно по воскресеньям у нас собирались друзья Николая Александровича. Бывали не только французы, англичане и американцы, но и японцы, китайцы, индусы. В воскресенье 21-го марта 1948 года собрание было особенно многочисленно. Н. А. был особенно оживлен. Много говорили о проблеме зла. Поздно вечером, когда все разошлись, Н. А. мне сказал, что очень утомился. Но, несмотря на усталость, за ужином он продолжал говорить со мной о проблеме зла — вопрос, который мучил его всю жизнь.