|
АЛЬТЕРНАТИВЫ ИСТОРИИ И ИСТОРИЯ АЛЬТЕРНАТИВ
(Н. Бухарин против «казарменного коммунизма)[1] |
Водолазов Григорий Григорьевич |
доктор философских наук, профессор,
вице-президент Академии политической науки |
1. АЛЬТЕРНАТИВЫ ИСТОРИИ
«Какая же дорога ведет к Храму?» - то и дело растерянно спрашивали сбившиеся с пути герои культового фильма кануна перестройки «Покаяние». «Какая дорога ведет к обществу Добра, Справедливости, Равенства и Свободы?» - вопрошали просвещенные люди переломных исторических эпох, и эпохи послеоктябрьского развития России – в частности и в особенности. И предлагались различные альтернативы. В конце 20-х – начале 30-х годов страна и политическая элита России стояла перед двумя главными альтернативами, выдвинутыми двумя партийными лидерами – Сталиным и Бухариным.
Каково содержание этих альтернатив? Какая из них и почему взяла верх и что из этого получилось? Сколь поучителен опыт их противостояния для современного поколения российских граждан?
Бухарин как проблема
Начну с цитаты из своей книги «Идеалы и идолы». Там есть глава – «Реквием». Она открывается эпиграфом из Пушкина: «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится». И вот кусочек из этой главы, способный выступить введением к нашему разговору о Николае Ивановиче Бухарине.
«Я все-таки хочу понять, почему всё так получилось?».
Почему гуманные планы и благородные замыслы, изначально присущие социалистической теории, марксизму (равенство, братство, свободный труд, материальное изобилие), обернулись в нашей стране, при реализации, такой чудовищной – сталинской – системой? Я не только репрессии, не только гулаги имею в виду. Я имею в виду возникновение общества, жестко разделенного на новых (по сравнению с царизмом и капитализмом) господ и новых рабов, на чиновно-бюрократическое меньшинство, в руках у которого всё (и власть, и собственность), и обездоленное народное большинство, у которого - ничего. Я имею в виду появление новой общественной формации – с социально-классовыми антагонизмами, которых не знала история и появления которых никто (включая Маркса и Ленина) не ожидал и не предсказывал.
Да, я хочу нащупать изъяны того проекта, на который ориентировалась наша страна в ХХ столетии, да, я хочу понять, где мы сорвались, какая историческая логика затолкала нас в кровавую колею, в экономические, политические и культурные тупики. И всё же мне не собственно непознанные фундаментальные закономерности общественного развития «не дают мне покоя». Ну, чего же из-за них убиваться-то особенно? Не познанные сегодня, будут познаны завтра; приналяжем всем научным миром – и приоткроются завесы исторических тайн.
Мне «покоя не дают» явления гораздо менее крупные, менее масштабные. За мною «как тень гонятся» и гнетут душу разные «мелкие» (на фоне-то всемирных закономерностей и фундаментальных сдвигов!) подробности бытия, с которыми я никак не могу справиться ни мыслью, ни, в особенности, чувством и которые-то сообщают моему поиску (уж, извините!) повышенную эмоциональность (мало свойственную людям моей – весьма уже почтенной - возрастной группе) и особую напряженность.
Ну, вот, например, такая «частность» как судьба Бухарина, Николая Ивановича (типичная, кстати, для многих из когорты «старых большевиков»). Ведь, как славно, как вдохновенно всё начиналось: в 29 лет – в Октябре 17 года – он в головных рядах грандиозного социального сдвига. Помните, как Гегель (этот «сухарь» Гегель) приветствовал Французскую революцию: «Грандиозный восход солнца!»? А Октябрьская-то – помасштабней, покапитальней Французской будет: там один класс сменял другой у штурвала социального корабля, а тут – вообще классы уничтожаются, освобождается всё общество. Тут уж не просто «солнце», тут, почти по Маяковскому – «в сто сорок солнц восход пылал». И самым ошеломляющим было то, что всходили все эти солнца не в силу вечных и слепых законов природы, а (как казалось) по мановению, по воле дерзких и смелых пролетарских революционеров, прошедших тюрьмы, ссылки, изгнание. Выстояли, выдюжили. Просветили, организовали и вдохновили людей – и вот величественный итог: «нация рабов», забитый российский люд поднимается с колен! Свобода! Равенство!! Братство!!! Нет больше господ и рабов! «Я хочу, чтоб на крик «Товарищ!» оборачивалась вся земля!». Все – товарищи!
Можно задохнуться от счастья – от свершений и перспектив. И среди творцов этого великого исторического деяния – он, совсем молодой человек, - Бухарчик, Бухарушка, «золотое дитя партии», второй, после Ленина, теоретик. Как ясна и прозрачна даль истории, рассматриваемая им через волшебный кристалл марксизма! О, эта ясность, эта уверенность в своих силах, в мощи своей теории, в верности выбранного пути!..
А совсем немного спустя: «Бухаринские изверги», «фашистские недобитки», «злобные контрреволюционеры, замышлявшие– ещё в 18-м - убийство Ленина», «шпионы», «вредители», «реставраторы капитализма», «подонки общества». И под бурные, долго не смолкающие аплодисменты Колонного: «Расстрелять, как бешеных собак!».
Может быть, вернулись к власти те, кого сбросили в семнадцатом? Если бы! Не дрогнул бы, не растерялся бы тогда Бухарчик. Без слюней и соплей, твердым шагом – уверен! – взошел бы он на свой эшафот. Отдать жизнь за Истину, за Святое Дело, за свою Веру, за Счастье миллионов – как Гус, как Бруно, как Пестель, как Желябов – да, ради бога!.. Но здесь-то не белая гвардия, не царская охранка, - свои же, «братья», «товарищи» вершат суд – те самые «рабочие и крестьяне», которых он освобождал в 17- м. Есть от чего не просто растеряться, рассудок потерять можно…
И именем «великой свободы» , именем «стальной и любимой (выкованной во многом им) партии», именем «великой революции рабочих и крестьян» его поведут коридорами Лубянки последним маршрутом в грязные и кровавые подвалы и там буднично пристрелят – как подвальную крысу.
А на улицах и площадях будут трепетать на ветру красные полотнища лозунгов, которые они, еще вместе с Ильичом, сочиняли. И – сверкать на солнце алые стяги со звездами, серпами и молотами. И – празднично лететь на всю страну из репродукторов: «С Интернациона-а-а-а-лом воспрянет род людской…».
Ни понять, ни тем более объяснить, что же случилось с его любимым и высоконаучным марксизмом, Бухарин не успеет. Он отойдет в мир иной – в полном душевном смятении, охваченный идейным кошмаром, и не словами, а самой судьбой своей формулируя для нас Проблему.
Мне «покоя не дают» - заснятые на старой, истертой временем кинопленке - глаза изможденных голодом украинских и русских ребятишек – покорно и тихо ложащихся на землю (стоять, сидеть уже нет сил!), чтобы уже никогда с неё не подняться. Миллионами жизней заплатили Россия и Украина за сталинскую коллективизацию.
Сорванные с обжитых мест – с Поволжья, с Кубани – и выброшенные из товарняков на сибирский снег «кулаки» и «подкулачники», - т.е. крестьяне, которые поверили революционно-октябрьскому, а потом – нэповскому, лозунгу «Земля – крестьянам!» и попытались – своим истовым трудом – обеспечить себя и страну хлебом.
А полосы «Вечерки» середины 90-х годов – мелким шрифтом, в рамочке – тысячи имен: слесарь, учитель, кладовщик, шофер, инженер, врач, каменщик – с маленькими портретиками (у кого сохранились в «деле») или без них, с краткими биографическими данными и неизменной концовкой: «приговорен к расстрелу», «к десяти годам без права переписки» – мартиролог жертв 30-х годов. Это-то уже не «элитные» разборки в борьбе за властные места. О пытках и расстрелах этих, «элитных», граждан тоже тяжело читать. Но не расстреляй Ворошилов Тухачевского, Тухачевский расстрелял бы Ворошилова – одна стая, одно мировоззрение, один способ действий, и вождь-идол – один («Да здравствует Сталин!» – кричал расстреливаемый чекистами руководитель новосибирских коммунистов Эйхе!). Но в «Вечерке» – о другом, - о «разборках» закрепляющей свою монополию на господство сталинской бюрократии с её главным историческим оппонентом – с не до конца придавленным, не до конца превращенным в раба народом. Короче – это «разборка» с народом победившей властной «элиты»…
А теперь снова – к Бухарину. К его письму «Будущему поколению руководителей партии», написанному им накануне ожидавшегося ареста и сохраненному для нас его женой, женщиной высочайших нравственных достоинств, Анной Михайловной Лариной. Он растерянно и ошарашенно фиксирует нарастание той трагической ситуации, в которую как в смертельную воронку втягивается страна, партия, учение, в которое он так верил, и его личная судьба: «Ухожу из жизни… Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно… Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы (НКВД) могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона». Он успевает только выкрикнуть содержание той задачи, которую, по его мнению, должно разрешить следующее поколение: «Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становится все грандиознее, разгорается как пламя и душит партию». Потом, видимо, подумал и дописал: «Ко всем членам партии обращаюсь!»[2].
Задачу завещал Николай Иванович, конечно, капитальную. Только две поправки, которые протекшие с тех пор десятилетия требуют внести в это написанное кровью сердца обращение.
Во-первых, наивны содержащиеся в нем надежды на будущих «руководителей партии». В переродившейся и испоганенной сталинцами партии (и время это ясно выявило) невозможно было появление «руководителей», желавших и по-настоящему способных раскрыть «клубок преступлений» тех «страшных дней». Даже лучшие из этих «руководителей» - Хрущев, Горбачев – робко, трусливо и непоследовательно приступали к осмыслению сталинщины. Уместнее было бы Николаю Ивановичу обратиться не к «руководителям», и даже не к «членам партии» только, а к «будущему поколению» всех граждан России.
И второе. Бухарин пишет о «пламени преступлений», которые «душат партию». Уместнее было бы обратить внимание людей «будущих поколений» на то, что «преступления» эти «душат» не просто и не только «партию», но всех граждан страны, все слои народа. Это не внутрипартийная, это общенародная беда.
Мы с волнением приступаем к завещанному Бухариным расследованию. И при этом несколько расширяем его рамки и усложняем содержание решаемых задач. Через драматическую судьбу идей Бухарина, через коллизии его политической и публицистической деятельности, через трагические изломы его жизни можно, пожалуй, наилучшим образом рассмотреть и понять драму послеоктябрьской истории нашего общества.
В ходе своего анализа мы коснемся некоторых «звездных моментов» в деятельности Бухарина – когда ему доводилось открывать новые горизонты теории, вырабатывая маршруты развития нашего общества на путях демократии и гуманизма, маршруты, резко контрастирующие с теми, что намечало и осуществляло сталинское руководство. Эти идеи Бухарина и сегодня сохраняют своё немалое значение и способны серьёзно обогатить теорию современного национально-российского и мирового развития.
Нас интересует и еще одна сторона рассматриваемой проблематики. А именно: почему на рубеже 20-30-х годов победила не бухаринская демократически-гуманистическая альтернатива (развивавшаяся им на основе ленинских идей нэпа), а политическая линия, связанная с абсолютизацией насилия и принуждения; линия, провозглашающая некое «усиление социально-классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму» (что, в частности, служило обоснованием разрастающегося вала репрессий 30-50-х годов)? Почему, наконец, сложилась не система народной демократии и гуманизма (прокламировавшаяся Бухариным), а диктатура бюрократии, да еще в самой жесткой, жестокой, террористической форме? И последнее: реальна ли, оправдана ли в современных условиях борьба за осуществление идей «демократического, правового социализма» и «реального гуманизма» (разработка которых была начата Лениным в эпоху нэпа и продолжена Бухариным после смерти вождя большевиков)?
О необходимости коренной перемены взгляда на социализм
Зрелый Бухарин начинает с того, чем закончил Ленин. Он настойчиво сосредотачивает наше внимание на «необыкновенно смелой, яркой, отчетливой и необычайно энергичной», высказанной «со всей суровой и страстной политической энергией» «формулировке» Лениным главного вывода из практической и теоретической деятельности большевиков: «Мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения на социализм»[3].
Этот тезис Ленина был ошарашивающим и парадоксальным. Как это «переменить»? И причем не какое-то отдельное положение, а «всю» (!) точку зрения на социализм. Мало кто тогда понял и кто воспринял эту ленинскую мысль. Что это значит? Пересматривать «всю» Марксову теорию, под знаменем которой боролись многие годы? Отодвинуть в сторону «Манифест коммунистической партии», «Капитал», «Критику Готской программы»? А вместе с ними – и ленинские «Что делать?», «Государство и революцию», всю стратегию революционной борьбы, завершившуюся победным Октябрем 17 года? И что вместо?
Сам Ленин едва-едва начал этот «коренной пересмотр», успел наметить только общее направление размышлений на сей счет, высказать несколько первоначальных, конкретных (хотя и чрезвычайно ценных) рекомендаций к логике такого «пересмотра». Но после его смерти все эти заветы и рекомендации зависли в воздухе…
Единственным марксистским теоретиком, единственным из всех лидеров партии, кто подхватил эти ленинские идеи, кто всерьез приступил к реализации ленинского завета о «коренном пересмотре» взгляда на социализм был Николай Иванович Бухарин. В статьях 1925-1929 годов (главные среди которых – «Путь к социализму…», «Политическое завещание Ленина» и «Записки экономиста») и была развернута бухаринская версия нового взгляда на социализм. В ней он итожит идеи последних работ Ленина, видя в них «последнее, самое мудрое, самое взвешенное слово», «самую продуманную директиву»[4] , данную Ильичом своим соратникам и ученикам.
И начинает Бухарин эту свою работу с осмысления идей ленинской статьи «О нашей революции», которую он называет «одним из самых оригинальных и самых смелых творений». В чем же он видит ее «оригинальность» и «смелость»?
Нет, в ней не «отодвигаются» в сторону ни «Манифест», ни «Капитал». Они остаются для Ленина (и Бухарина) общетеоретическим, общеметодологическим и общефилософским фундаментом социально-преобразовательной стратегии. Но в разработанную в этих трудах революционную стратегию, в описанные в них пути движения к новому («социалистическому», «коммунистическому») обществу должны быть внесены весьма существенные коррективы. Во-первых, нужно ясное осознание того, что главные положения революционной теории Маркса ограничены (как, кстати, об этом писал в конце своей жизни сам Маркс – в письме Вере Засулич) западноевропейским пространством. И потому нельзя просто «прилагать» их общие принципы к ситуациям другого социально-исторического типа, и к российской ситуации – в том числе. К примеру, отец русского марксизма Плеханов полагал (а вслед за ним и основная масса социал-демократов России), что главная задача русских социалистов – подставить конкретные «арифметические» значения в исходную, общую, «алгебраическую», формулу марксизма.
Ленин (и вслед за ним Бухарин) совсем не против этих исходных, всеобщих марксистских формул. Как и Маркс, они убеждены, что возникновение нового («социалистического») общества возможно только на высокоразвитой экономической базе и при высокой степени культурности трудящихся классов. Но (и в этом суть их добавления к идеям Маркса) это движение к высокоразвитости и культурности не обязательно должно происходить в рамках капиталистической формации. «Педанты» от марксизма, абсолютизируя Марксову формулу, пишет Бухарин, «не понимают того основного, если с точки зрения всемирной истории проделывать пролетарскую революцию должны развитые страны, страны с чрезвычайно развитой экономической базой, вполне и вполне «достаточной» для перехода к социализму (хотя никто не может сказать, с какой ступеньки развития начинается эта достаточность), то могут быть особые исключения, определяемые своеобразием внутренней и внешней обстановки. Это своеобразие обстановки как раз у нас и имело место, ибо у нас революция была связана, во-первых, с мировой войной, во-вторых, с началом гигантского революционного брожения среди сотен миллионов восточных народов и, в-третьих, с особо благоприятным сочетанием классовых сил внутри страны, сочетанием, которое Маркс еще в пятидесятых годах прошлого века считал самым выгодным, а именно сочетанием крестьянской войны с пролетарской революцией. И вот эти-то обстоятельства, эта совершенно своеобразная и оригинальная обстановка была основой для всего развития нашей революции. Сделалось возможным такое оригинальное положение, что мы сначала завоевываем себе «рабоче-крестьянскую власть», а потом уж должны «на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы» [5]. И это не просто какое-то малозначительное изменение последовательности преобразований: политические изменения идут не вслед за экономическими и культурными (как это традиционно полагалось для западноевропейских стран), а экономика и культура идут вслед за политикой. Изменение следования ведет к новому пониманию формационных ступеней, по которым может двигаться общество к новой («социалистической») формации. Эти, порождаемые практикой и не предусмотренные прежней теорией «следования», формационные образования поначалу пытались представить некими «переходными формами». Но, по мере исторического развития, всё больше выяснялось, что эти «временные», «переходные» формы имеют тенденцию задерживаться в истории надолго, обретая стабильные, устойчивые черты, совокупность которых может быть охарактеризована как особое, специфическое формационное образование. Это предощущал, это провидел Ленин уже в эпоху революции 1905 года. Так, уже, рассматривая возможный итог революции 1905 года, Ленин провидел возможность возникновения социального организма особого типа, который не есть не капитализм и не социализм, а государственная система, в которой будут доминировать рабочий класс и крестьянство, где будут сочетаться элементы рыночного крестьянского хозяйства и государственная экономика, контролируемая рабочим классом («революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства»). В этом же ряду стоят высказанные в послеоктябрьский период ленинские идеи особого типа «государственного капитализма», допускающего развитие частнособственнических, предпринимательских отношений в условиях политического господства трудящихся классов. Наконец, концепция нэпа, сочетающая элементы рыночной стихии и государственной плановой экономики. И такой, базирующийся на нэпе, социальный организм, по утверждению Ленина, вполне мог существовать в течение нескольких поколений, и в рамках его вырастала бы высокопроизводительная экономика, осуществлялась «культурная революция», сближались, выравнивались интересы социальных слоев, формировалось правовое государство. Особая – не капиталистическая, но и не социалистическая - формация!
«Эти чрезвычайно смелые рассуждения, - писал Бухарин о ленинской стратегии нэпа, - необходимы Владимиру Ильичу и для того чтобы протянуть отсюда нитку для дальнейшего»[6] . Подхватывая эту, Ильичом протянутую, «нитку», Бухарин и начинает процесс «дальнейшего» развития этих ленинских идей.
Главнейшая из работ такого рода - «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» (1925 г.). «Когда я ее писал, - однажды заметил он, - то включил в нее мои разговоры с Лениным о статьях, им опубликованных, и о тех, которые еще не были написаны. Я пытался в этой брошюре ограничиться только передачей мыслей Ленина так, как он их мне излагал. Там не было, конечно, цитат. Мое понимание его мыслей отражалось в том, как я писал. Это было мое изложение мыслей Ленина, как я их тогда понимал… Что касается «Политического завещания Ленина» (работа Бухарина 1929 г. – авт.), то дело тут было совсем иное. К этому времени у нас уже разгорелись большие споры в политике по отношению к крестьянству, и я должен был написать только о том, что Ленин уже напечатал. В основном это было, конечно, то же самое. Но первая брошюра шла дальше, и изложенный в ней круг идей был шире, цельнее. Они не ограничивались тем, что Лениным было уже написано, а давали сводку того, что он думал и высказывал в беседах со мной»[7].
И Бухарин подчеркивает, что важнейшей особенностью этого нового, специфического социального организма, этого нового, специфического формационного образования будет особый тип отношений между различными классами и слоями трудящихся (крестьянства и рабочего класса – в первую очередь). В выдающейся своей работе «Заметки экономиста»(1928 г.) Бухарин подробнейшим образом разберет этот возможный тип отношений, который способен наиболее эффективным образом обеспечить развитие всех секторов народного хозяйства и формирование нового уровня культуры. И мы об этой стороне бухаринской концепции еще подробно расскажем.
Но прежде следует сказать о разрабатываемых (вслед за Лениным) Бухариным главных принципах политики в этом специфическом формационном организме, о новом общем подходе к социально-историческому творчеству. «Главные пункты его (Ленина) завещания, - заметит Бухарин, - была мысль о возможности прийти к социализму, не применяя больше насилия против крестьянства», против «населения России» в целом[8]. И вообще, по мнению Бухарина, социализм, как и путь к нему, должен быть путем демократии и гуманизма. Демократический, гуманный социализм – эта формула становится главной в концепции Бухарина.
«Одержим идеей гуманизации общества»
Так характеризовала доминирующую установку Бухарина в послеленинский период Анна Михайловна Ларина, с которой Николай Иванович делился самыми сокровенными своими думами.
И здесь не было преувеличения. Зрелый Бухарин действительно был «одержим» идеей гуманизма, что в те годы было не слишком популярным настроением в среде большевиков, в традициях социально-классового («революционного») насилия – в эпоху борьбы с царизмом, с Временным («буржуазным») правительством, в дни Октября и грянувшей после него гражданской войны, в условиях «военного коммунизма» (с насильственным изъятием производимого крестьянами продукта – «во имя победы в войне с помещиками и капиталистами»). Но теперь, после окончаний гражданской войны, мы должны, вслед за Лениным, провозглашает Бухарин, трансформироваться из «партии войны» в «партию мира». Вся наша деятельность, неустанно повторяет он, должна вдохновляться теперь идеями социального мира, демократии и гуманизма. И гуманизм должен стать не конъюнктурной, временной политикой, а стержнем нашей теории, основой движения к новому (социалистическому) обществу.
«Идеи гуманизма, - вспоминал о беседах с Николаем Ивановичем один из его доверительных собеседников (историк, социал-демократ Б.И. Николаевский), - были высказаны Бухариным в очень элементарных терминах, но с большой горячностью. Он настаивал на важности именно такого подхода, и для меня скоро стало ясным, что гуманистическая борьба против «постоянного принуждения» являлась для него не только борьбой против внешнего врага — нацизма, но также против внутреннего врага, против попыток внутри партии большевиков пересмотреть гуманистические основы марксизма, против стремления дегуманизировать последний»[9].
И далее – еще более важное свидетельство того же собеседника: «Во время пребывания в Париже (в 1936 году, куда Бухарин был послан по постановлению Политбюро для организации покупки архива Карла Маркса – авт.) Бухарин выступил с публичным докладом. В этом докладе…Бухарин с еще большей силой подчеркивал важность «пролетарского гуманизма». Мне привелось посетить его, когда он заканчивал подготовку к этому докладу. «Если хотите, сказал он, я прочту то, что только что написал: это имеет прямое отношение к нашим разговорам». Я, конечно, хотел, и он прочел мне несколько отрывков. «Да, — заметил ему я, — это действительно то, о чем мы с вами уже несколько раз говорили, — это возвращение к гуманизму, и притом к самому элементарному гуманизму, против которого все коммунисты еще так недавно бунтовали». Бухарин не отрицал. Он признавал, что первые годы революции для них для всех были действительно годами сплошного бунта против гуманизма. Настроениями такого бунта были захвачены не только такие люди, как Бухарин и Горький, но и Блок, и многие другие. Но все проходит соответствующие этапы развития. В начале революции на очереди стояло разрушение старого — и потому был необходим бунт против гуманизма, который ставил грани стихии разрушения. Теперь мы вошли в совсем другой период, и перед нами, как самые важные, стоят задачи не разрушения, а созидания, И теперь именно гуманистические идеи должны пропитать всю нашу политическую и просветительную работу… Надо вернуть марксизм к его гуманистическим основам»[10].
«Гуманизм Бухарина, - отмечает его собеседник, - как мне казалось тогда, в значительной мере был заострен благодаря жестокостям насильственной коллективизации и связанной с нею борьбе внутри коммунистической партии. Я вспоминаю ряд эпизодов, на которых был основан это вывод. Как-то раз я заметил, что об ужасах коллективизации мы за границей знали достаточно много. Бухарин за это на меня по-настоящему рассердился и почти резко заявил, что все, что напечатано за границей о коллективизации, дает лишь очень слабое, бледное представление о том, что происходило в действительности. Он был в точном смысле этого слова перегружен впечатлениями от встреч и бесед с активными участниками кампании по раскулачиванию деревни, которые были буквально потрясены пережитым. Многие коммунисты тогда кончали самоубийством; другие — сходили с ума. Значительное число уходило от политической деятельности. «Я и до коллективизации видел много тяжелого, — говорил Бухарин. — В 1919 г., когда я настаивал на лишении Чека права на расстрелы, Ильич провел решение о посылке меня представителем Политбюро в коллегию ВЧК с правом вето». «Пусть пойдет туда сам, — сказал Ленин, — дадим ему возможность сделать попытку ввести террор в границы. Все мы будем только рады, если это ему удастся». «И действительно, — продолжал Бухарин, — я видел вещи, иметь дело с которыми не пожелал бы и врагу. Но 1919 год никак нельзя сравнить с 1930—1933 гг. В 1919 г. мы сражались за нашу жизнь. Мы убивали, но убивали и нас. Мы каждый день рисковали своими головами и головами близких ... А в годы коллективизации шло хладнокровное уничтожение совершенно беззащитных людей, с женщинами и детьми». «И тем не менее, - продолжает Николаевский знакомить нас с мыслями Бухарина, - социалистические последствия коллективизации оказались много страшнее даже ужасов ее проведения. Произошли глубокие перемены в психическом облике тех коммунистов, которые проводили эту кампанию: кто не сходил с ума, превращался в человека-машину. Для них террор становился нормальным способом управления. «Они больше не человеческие существа, — говорил Бухарин, — а только зубчики страшной машины»... Особенно в деревне происходит настоящее озверение людей — и в результате идет процесс, который Бухарин называл процессом превращения советского государства в какую-то империю «железной пяты» Джека Лондона»[11].
Эти свидетельства полностью совпадают с тем, что пишет в своих воспоминаниях Анна Михайловна Ларина: «Во время коллективизации, проезжая Украину, на маленьких полустанках Н.И. видел толпы детей с распухшими от голода животами. Они просили милостыню. Н.И. отдал им все свои деньги. Это было летом 1930 года. По приезде в Москву Н.И. зашел к моему отцу и, рассказывая об этом, с возгласом: «Если более чем через десять лет после революции можно наблюдать такое, так зачем же было ее совершать!» — рухнул на диван и истерически зарыдал. Мать отпаивала его валериановыми каплями»[12]. «Новый мир, как его представлял Бухарин, должен был быть осуществлен во что бы то ни стало, что вовсе, по его мнению, не означало «чего бы это ни стоило, любой ценой». Бухарина всегда мучили нравственные коллизии, он видел трагическую сторону самых человечных идей. И если в первые послереволюционные годы, в годы Гражданской бывало, что при столкновении двух миров Н.И. не находил, возможности бороться за свои идеалы исключительно «духовным оружием» и даже оправдывал «слово товарища Маузера», то в дальнейшем он был убежден, что цели возможно достигнуть с наименьшими издержками. К этому были направлены все его помыслы, теоретические искания и политическая деятельность»[13].
Подтверждение всех этих свидетельств – Доклад Бухарина, сделанный в Париже 3 апреля 1936 года, «Основные проблемы современной культуры». Доклад этот был поистине гимном нравственной политике, гуманизации общественного процесса. Свои задушевные мысли о «социалистическом гуманизме» Николай Иванович высказывает в контексте противопоставления своей позиции - позиции тоталитарной культуры фашизма. Но когда я читаю эту речь Бухарина, зная уже о занесенной над ним «секире» сталинского НКВД, то ясно чувствую, что под «тоталитарной» системой, под «режимом политического насилия» он подразумевает не только режим германского фюрера, но и его сталинского двойника. Сегодня именно так читается его доклад. В нем он просто криком кричит о «дегуманизации» современного общества. Отмечает, что «ввод конвейера», «жесткая бюрократизация», «рождение армии чиновников», «всеобщее господство вещи над трудящимися» - всё это превратило жизнь массы людей в механически-расчетливое прозябание без инициативы, без творческих устремлений»; «люди отличаются друг от друга только номером»[14]. (И это, как понятно, характеризует не только западные тоталитарные системы. Здесь несомненно содержатся и важные характеристики сталинщины, превращавшей страну в огромный ГУЛАГ). И кульминация: «Проблемы восстановления человечества, идеи гуманизма – это неимоверно важная проблема для всей культуры»[15].
Важно заметить при этом, что «гуманизм» Бухарина не синоним политической дряблости и мягкотелости. Бухарин не просто за «гуманизм». Он за политический гуманизм, за гуманистическую политику. Прокламируемые им нравственные ценности вовсе не обесценивают ценности политические. Он за политику, но политику нравственную. Он не из тех, кто совершенно отрицает необходимость политического насилия, политического принуждения. Он не утопист, он отдает себе отчет, что, на данном уровне развития человечества, на данном уровне культурности людей без государственного (политического) насилия в обществе, в сфере согласования общих и частных интересов не обойтись. Но он за то, чтобы максимально (насколько это возможно для данных обстоятельств, для данной эпохи) минимизировать насилие. Политика, стремящаяся к максимальной минимизации насилия, политика, которая, будучи в основе своей, институтом насилия, стремится сузить зону своего действия, всё больше уступая место нравственным, ненасильственным, методам согласования интересов людей в обществе – это и есть, по Бухарину, гуманистическая политика.
Это принципиально различные политические стратегии. Сталинская – рассматривающая, на макиавеллистский манер, политику как способ действия «по ту сторону нравственности», совершенно не задумывающаяся о мере и характере насилия («цель оправдывает любые средства»!); показательно сталинское предписание карательным органам: не останавливаться перед применением пыток, добиваясь нужного следствию «признания» арестованных). И – бухаринская: постоянно определять меру допустимого насилия, в каждом шаге сводить его к минимуму, всё более расширяя сферу нравственного, т.е. - ненасильственного, регулирования отношения людей в обществе.
Это – общий принцип бухаринской политической философии: применяемые «средства» не безразличны по отношению к «цели», характер применяемых средств предопределяет результат. Дубиной в Рай не загоняют. Дубина – это орудие дьявола. А движение, направляемое дубиной, - есть просто прямая дорога в Ад.
Это всё общие принципы бухаринской гуманистической политики. Но важно уметь перевести замечательные общие принципы на язык конкретной политики, применительно к данному месту и к данному историческому времени. И – убедить людей в перспективности предлагаемой тобой стратегии, выявив ее преимущества перед другими предлагаемыми альтернативами.
2. ИСТОРИЯ АЛЬТЕРНАТИВ
Была ли реальная альтернатива Сталину? Именно так часто ставят вопрос сегодня. Вопрос важный: надо же понять, что мы на самом деле к середине 30-х годов построили и почему возведенное так решительно в середине восьмидесятых начали «перестраивать», а в девяностые – ещё и «перекраивать». Более плодотворно, по нашему мнению, на него отвечают те, кто связывает понятие «Сталин» не только с его преступлениями, но и в первую очередь с определенной системой общественных отношений, которую стало модно (хотя и несколько туманно) именовать «административно-командной». Вот почему вопрос: «Была ли альтернатива Сталину?» - плодотворнее формулировать так: «Была ли альтернатива административно-командной системе?»
Многие даже весьма глубокие исследователи отвечают: нет, альтернативы ей не было. Ссылаются при этом на экономическую и культурную отсталость России в 20-е годы, немногочисленность и слабость ее рабочего класса, на враждебное окружение, на необходимость в кратчайшие сроки подтянуться до уровня передовых капиталистических стран и т. д., и т. п.; вспоминают сопутствующие факторы: «царистскую психологию» русского крестьянства, отсутствие в стране прочных демократических традиций. Отсюда-де и неизбежность господства бюрократии и складывания «административно-командной системы». Правда, одни ее славят (как-никак, а промышленную и военную худо-бедно обеспечили!), другие — клянут (модернизация, доставшаяся слишком дорогой ценой!), но и те и другие считают, что ничего принципиально иного в нашей стране быть не могло. Так ли?
У первой развилки
Выбор пути, которым пошла страна в 30-е годы, происходил в жарких и острых партийных дискуссиях, начавшихся в 1923 г. и завершившихся к 1928—1930 гг., когда была проведена коллективизация по-сталински, убраны с политической авансцены все виднейшие деятели, находившиеся на вершине партийной иерархии при Ленине, - представители так называемой «ленинской гвардии». Эти дискуссии открылись полемикой цекистского большинства с Троцким и его единомышленниками, предпринявшими первую в истории нашей страны попытку предложить «административно-командную систему». Почему она провалилась и почему - в несколько иной форме - повторилась и победила к началу 30-х годов (уже, правда, в сталинском её варианте, мало чем, впрочем, отличавшемся от троцкистского) — вопросы, требующие основательного исследования.
В наиболее четкой форме концепция командно-принудительной системы была изложена Л. Троцким в его докладе на IХ съезде партии (1920 г.) и развита в статьях 1923—1924 гг. — «Новый курс» и «Уроки Октября», а также в работах его ближайшего сподвижника Е. Преображенского (главная среди них - «Основной закон социалистического накопления», 1924 г.).
В чем же суть этой концепции? Основная ее идея - создание системы принудительного труда, казарменная организация общества. Так, по воле высших государственных инстанций рабочие должны быть прикреплены к заводам и фабрикам, могут перебрасываться с места на место, подобно солдатам. Этой «рабочей массе» задается жесткая, спускаемая сверху норма выработки - план-закон, выполнение которого обязательно под угрозой жесточайших репрессий. В деревне - тоже повсеместный принудительный труд по жестким, исходящим сверху планам и принудительное, по решению верхов, распределение (более точно - изъятие) большей части произведенного продукта. Поначалу (за неимением пока другого аппарата) всю эту работу по «мобилизации» крестьян должно осуществлять «военное ведомство», а затем «передовые рабочие, которые по приказу партийного руководства будут двинуты на село. Если же кто-то самовольно покидает предприятие и переезжает с места на место, то его действия надо рассматривать как «трудовое дезертирство». Троцкий продумал и систему карательных мер: создание из дезертиров штрафных рабочих команд, а в крайних случаях и заключение в концентрационный лагерь[16].
Будет ли экономически эффективна эта система? - ставил вопрос Троцкий. Нам говорят, подчеркивал он, что принудительный труд непроизводителен. Но это старый буржуазный предрассудок. Наш «социалистический» принудительный труд будет эффективным и производительным, ибо «мы» должны и «мы» можем сделать так, чтобы он воспринимался самим работником как свободный, добровольный, радостный.
принципов военного коммунизма (когда они рассматриваются не как временная, чрезвычайная мера, а как стратегический путь построения социалистического общества) и предлагал кардинально иной путь развития — через нэп, то для Троцкого и его сторонников задача выглядела как поиск лишь несколько смягченного варианта военного коммунизма.
По сути вместо нэпа сторонники Троцкого на ХII съезде партии в 1923 г. предложили политику так называемого «первоначального социалистического накопления» (ПСН). Ее целью было осуществление индустриализации страны за счет эксплуатации непролетарских социальных слоев, и в первую очередь крестьянства. Поэтому идея перехода к продналогу, высказанная Троцким в 1920 г., конкретизировалась позже таким образом: «Задача социалистического государства заключается… не в том, чтобы брать с мелкобуржуазных производителей меньше, чем брал капитализм, а в том, чтобы брать больше»[17]. Чем это отличалось от продразверстки? Пожалуй, лишь терминологически.
Но Бухарин против
С развернутой критикой Троцкого выступил (тогда – поддержанный большинством ЦК) Бухарин. Сегодня может показаться, что не нужно обладать какой-то особой теоретической проницательностью, чтобы дать нужный отпор идеям сторонников Троцкого: уж слишком явно они противоречат тем принципам социальной справедливости, политической свободы, идеалам социализма, о которых писали Маркс и Ленин. Так, между прочим, поступали и некоторые критики троцкизма в 20-е годы, к примеру, Зиновьев и Каменев (тогда боровшиеся с Троцким за лидерство в партии). Но это была малоплодотворная позиция, ибо троцкисты как раз и утверждали, что изменилась ситуация, которую уже нельзя понять с помощью цитат из классиков, нужны новые идеи, нужен «новый курс».
Бухарин же методологически безупречен. Он с самого начала дискуссии признает, что к 1924 г. в стране (и в мире) сложилась принципиально новая ситуация: «Момент, который переживает сейчас наша страна, — это особый момент. Мы находимся сейчас на историческом переломе. Этот последний не похож на те исторические переломы, которые уже переживала наша революция»[18] . Согласившись в этом с Троцким, Бухарин как бы предлагает соревноваться не в жонглировании цитатами, а сразу направляет дискуссию в плодотворное русло анализа новых реальностей, поиска новых путей движения вперед и, таким образом, ориентирует общественность на то, чтобы к идеям Троцкого-Преображенского отнестись со всей серьезностью, ибо они не кабинетная выдумка, а серьезная попытка осмысления новой объективной реальности. Причем Бухарин призывает не сводить полемику к личностным амбициям ответственных работников партии, не превращать её в грызню за власть, а уделить внимание главному - программным разногласиям.
Троцкий и его единомышленники вовсе не стремятся представить административно-принудительную систему в качестве идеала социалистического устройства. Просто они утверждают, что для осуществления идеала нет еще условий, что пока речь идет не об идеале, а об элементарном выживании страны, о создании минимума предпосылок для движения к идеалу. И, по их мнению, предлагаемый план как раз исходит из объективных, очень необычных, нелегких условий и возможностей, сложившихся тогда. Историческая ситуация к 1924 г. существенно отличалась не только от той, которая в свое время была перед глазами Маркса, но даже от той, которую анализировал Ленин перед Октябрем и непосредственно после него: началась стабилизация капитализма, революционные ситуации в Европе не вылились в революции. СССР оказался единственной социалистической страной в мире, причем страной, где в результате первой мировой и гражданской войн промышленность была разрушена, а рабочий класс стал малочисленным и крайне ослабленным. Как действовать в этой ситуации?
Мы и предлагаем, развивали свою аргументацию троцкисты, приступить не к строительству «идеала», а к созданию самых начальных предпосылок для него, что и формулируется в стратегии ПСН. Жесткость, принудительность, репрессивность предлагаемых мер? Да. Но что же делать? Как иначе двинуть страну по пути «модернизации», по пути прогресса - ведь мы нищие, отсталые, во враждебном окружении, нас хотят раздавить экономическими и военными средствами. Более того, сознательных пролетарских сил, понимающих необходимость рывка даже ценой больших жертв, немного. Сильна окружающая их мелкобуржуазная стихия. У нас нет времени двигаться плавно и постепенно. Мы должны рывком достичь уровня мощи наших противников, иначе нас уничтожат. «Пробежать быстрей этот период, — горячо призывает Преображенский, — поскорей достигнуть момента, когда социалистическая система развернет все свои естественные преимущества над капитализмом, — это есть вопрос жизни и смерти для социалистического государства»[19]. Поэтому — чтобы сделать такой рывок — «мы» должны ввести жесткую централизацию, сузить демократию, применить авторитарные методы руководства.
Аргументация, заметим, достаточно серьезная, ее не отбросишь, как очевидный абсурд. Эту основательность троцкистской аргументации и стремился вскрыть Бухарин. В отличие от так называемого руководящего «ядра» Политбюро, руководящей тройки, в которую входили Зиновьев, Каменев и Сталин (поначалу объединенные стремлением не допустить Троцкого, своего главного конкурента, к власти), Бухарин никогда не скатывался на зыбкую почву утверждений о «злом умысле» Троцкого, о его «тайных» и давних намерениях разрушить партию, подорвать социализм и тому подобных высказываний, разросшихся в 30-е годы до совсем уж абсурдных утверждений о принадлежности Троцкого к «фашистским прихвостням» и «агентам гестапо». Для Бухарина Лев Давидович Троцкий — революционер, желающий добра рабочему классу, стремящийся приблизить победу социализма в своей стране и во всем мире. Но революционер, самым серьезным образом заблуждающийся, что весьма опасно для того дела, которому он искренне хотел бы служить. Бухарин — и в этом его величайшая заслуга — раскрывает феномен Троцкого не как сознательное злоумышление, а как своего рода историческую и личностную трагедию[20].
Сейчас мы рассмотрим, чем предлагаемая Бухариным альтернатива отличается от троцкистской. Но…
Но прежде обратим внимание вот на какой совершенно удивительный факт. С особенной подробностью и с особенной страстностью троцкистскую альтернативу Бухарин разбирает в статье «Заметки экономиста», написанной 30 сентября 1928 года. Удивительность этого факта состоит вот в чем. К 1928 году Троцкий и его сторонники были уже несколько лет как сняты со своих высоких постов и отправлены в далекие сибирские, уральские, казахстанские и среднеазиатские ссылки – под неусыпный контроль карательных органов. Сам Лев Давидович уже был в далекой Алма-Ате и готовился собирать чемоданы, чтобы отправиться в высылку в Турцию, а потом и вообще неизвестно куда. Политического веса и влияния троцкисты уже не имели. И вдруг Бухарин с такой страстностью обрушивается на их концепцию. Почему, зачем? Это, конечно, было легко читаемо тогда, в 1928 году, а тем более – сегодня.
Сталин, когда-то вместе с Бухариным выступавший против троцкистов за развитие намеченной Лениным линии нэпа, вдруг повернул фронт. В 1928 году он вдруг заговорил троцкистским языком и настолько явно, что и Лев Давидович и его сторонники уже писали из мест своих ссылок оптимистические письма друг другу: О, Сталин и большинство ЦК, очевидно, видя «провал» своих прежних (с Бухариным) позиций («защита нэпа», курс на добровольное, без принуждения, кооперирование), поворачивают к ним. Они даже (о, наивная русская революционная интеллигенция!) надеются, что теперь Сталин позовет их, вернет из тюрем и ссылок, и будут они вместе, Иосиф Виссарионович и Лев Давидович, оттеснив бухаринцев, вершить делами страны.
В таком повороте Сталина Бухарин провидел грядущую грандиозную трагедию страны. И потому-то – со всей страстностью – бросился это доказывать, всё еще надеясь (тоже с традиционной наивностью русского интеллигента), что его поймут, что он докажет, объяснит, чем такой поворот грозит стране. И его недавний единомышленник «Коба» (так дружески, используя старую подпольную кличку, обращался Бухарин к Сталину) вдумается в его аргументы, поймет их и откажется от намечаемого им нового курса на массовую, насильственную коллективизацию. Вместе с тем Бухарин, с интеллигентской деликатностью и щепетильностью, дает возможность Кобе исправить свои заблуждения и ошибки, не потеряв лица. Он, Бухарин, будет критиковать Троцкого и троцкистов, но Сталин поймет, о ком, на самом деле, идет речь. И может быть даже (как то нередко бывало прежде) позвонит по телефону и скажет что-нибудь вроде того, что, мол - «Извини, Николай, ошибся я малость. Бес попутал. Уж очень запутаны и трудны обстоятельства, сбившие меня с пути истинного. Ты меня убедил. Возвращаемся к нашей анти троцкистской позиции, которую мы с тобой отстояли на ХV съезде партии…».
Сталин же, как теперь хорошо известно, поступил иначе. И всё чаще звонил он по поводу взглядов Бухарина не «другу своему Николаю», а своим новым близким друзьям - палачам 30-х годов Вышинскому, Ульриху, Ежову…
Но об этом – после. А пока перед нами «Заметки экономиста» - «альтернатива Бухарина» против «альтернативы Троцкого» (которая в конце 20-х годов стала и «альтернативой Сталина). Поэтому – читая и цитируя эту бухаринскую статью, будем не забывать: где стоит фамилия «Троцкий», читай: «и Сталин», а где упоминаются «троцкисты, читай: «и сталинцы». Поэтому в дальнейшем, цитируя бухаринскую статью, мы будем брать фамилию «Троцкий» и слово «троцкисты» в кавычки, давая тем читателю понять, что кавычки означают добавление к имени «Троцкий» имя «Сталин», а к слову «троцкисты» - слово «сталинисты» - как того, нет сомнений, и желал сам Бухарин.
Социализм? — Ничего общего!
Трагедия концепции «первоначального социалистического накопления» состоит, по очень тонкому и точному наблюдению Бухарина, прежде всего в том, что предлагаемые «троцкистами» средства не ведут к провозглашаемым целям. У Бухарина есть великолепный образ: «троцкисты», пишет он, — это «садовники, дергающие растение за верхушку, чтобы оно "скорее росло”»[21] . Именно так: не пробуждать внутренние силы саморазвития организма, а с помощью внешних, насильственных методов тянуть его «к солнцу». Тянуть за уши к социализму, загонять в рай дубиной — вот действительное объективное содержание их программы.
Бухарин последовательно, из статьи в статью, напоминает ленинскую мысль, что социализм может быть только результатом исторического творчества самих масс, путь к социализму — это путь развития самодеятельности трудящихся. «Троцкизм» же воспроизводит прежние схемы политических отношений и исторического движения: правящее, все понимающее, всесильное меньшинство и неразвитое, пассивное большинство трудящихся, загоняемое с помощью кнута и пряника в счастливое будущее. Странный путь строительства «общества без эксплуатации», не правда ли?
Демократическая организация народа — вот, по Ленину, любил говорить Бухарин, неотъемлемый компонент не только политической системы социализма, но и системы действительно общественной собственности. Без такой организации государство может быть только орудием в руках правящего меньшинства (какие бы народолюбивые слова не вылетали из правительственных канцелярий), а собственность — орудием господства бюрократии. Демократическая организация народа, справедливо утверждал Бухарин, не есть некое желаемое политическое дополнение к общественной собственности, но необходимое условие ее реализации. Сутью же «троцкистских» установок было: меньше демократии, больше бюрократических, командно-приказных методов управления.
Бухарин абсолютно прав: «троцкизм» (вы не забыли мысленно добавлять: «и сталинизм»?) объективно — не ленинизм, не путь к действительному социализму. «Троцкизм» - это путь к становлению иной системы отношений — не капиталистической, но и не социалистической. Какой же именно? Бухарин не дает ответа, ему, по-видимому, представляется это не актуальным. Он надеется, что к его аргументам прислушаются, и критикуемая им альтернатива не осуществится.
Но на другой важный вопрос Бухарин посчитал нужным ответить. Предлагаемая «Троцким» система - не социализм и не путь к социализму, но, может быть, она всё же способна решить насущные проблемы страны? Ведь считаем же мы период первоначального накопления капитала, несмотря на всю его жестокость, предпосылкой перехода от феодального общества к более прогрессивному – буржуазному и, следовательно, - шагом по пути прогресса. Почему бы по аналогии с ним и «первоначальное социалистическое накопление», отстаивавшееся троцкистами, не рассматривать в этом ключе: тяжелая цена, но всё же - в интересах прогресса.
Бухарин с полной справедливостью и в этом отказывает «троцкистским» социальным прожектам. Аналогия с первоначальным капиталистическим накоплением, по его мнению, тут не проходит. Тогда действительно шло формирование предпосылок капитализма. А «первоначальное социалистическое накопление» в трактовке троцкистов? Разве готовит оно элементы социалистических отношений, в первую очередь, - работника-хозяина, наравне с другими участвующего в управлении экономикой и политикой? Разве откроет оно возможности превратить человека из средства для накопления вещного богатства (как то было прежде в истории) в самоцель исторического развития? Нет, оно только называется социалистическим, не будучи таковым по существу. Более того, оно предполагает применение ряда методов именно первоначального капиталистического накопления (эксплуатация крестьянства, неэкономическое принуждение, репрессивное законодательство и т. д.). В программах «троцкистов», верно и точно отмечает Бухарин, «пролетариат действует по аналогии с рыцарями первоначального накопления»[22] . В эпоху, когда капитализм уже перестает быть исторической необходимостью, методы, похожие на приемы первоначального капиталистического накопления, теряют свое историческое оправдание, утрачивают те элементы прогресса, которые они несли в себе два-три века назад.
Кроме того, губительна, считал Бухарин, сама исходная идея «троцкистов» о развитии промышленности за счет села, за счет эксплуатации крестьян и ограбления сельского хозяйства. Предельно высокий налог на крестьянство, его жесткая эксплуатация с целью побыстрее получить для промышленности крупные средства даст прямо противоположный результат. «Троцкисты» не понимают, подчеркивал Бухарин, что развитие индустрии зависит от подъема сельского хозяйства, и потому планы «Троцкого» - Преображенского приведут не просто к краху крестьянского хозяйства, но затем к кризису промышленности и всего народного хозяйства в целом[23] . Иначе говоря, — и снова яркий и точный бухаринский образ – «троцкисты» (не забыли – почему «кавычки»?), по сути, «предлагают пролетариату зарезать курицу, несущую золотые яйца, и исходят при том из того соображения, что кормить курицу — это значит заниматься филантропией»[24].
Вся конкретно-экономическая неэффективность троцкистских концепций, планов, идей связана, как это выявил Бухарин, с одной фундаментальной идеей троцкизма — об исторической несовместимости, если брать дальние перспективы, интересов пролетариата и крестьянства (видя в нем лишь класс частных собственников). Троцкий рассматривал их союз в качестве временного и преходящего, предсказывал неизбежное столкновение в будущем и считал необходимым идейно и материально готовить к нему пролетариат, укрепляя его за счет крестьянства. «Ошибка тов. Троцкого, — комментирует Бухарин, — состоит в том, что он считает, будто конфликт между пролетариатом и крестьянством неизбежен, тогда как он лишь возможен. А это вовсе не одно и то же. Он неизбежен только тогда, если пролетарский режим окажется менее выгодным для крестьянства, чем режим буржуазный, если крестьянство выскочит из-под руководства со стороны пролетариата. Но это вовсе не обязательно, и этого не будет, если во главу угла политики партия победоносного пролетариата будет ставить заботу о поддержке и укреплении рабоче-крестьянского блока[25].
Опорные пункты альтернативы
Альтернативой идее «первоначального социалистического накопления» (и сталинским планам 1928 года) выступает бухаринская линия на продолжение и углубление нэпа, понимаемого широко, а не как некоторый «допуск частной инициативы» в «железно-плановую структуру государственного хозяйства». Системе принудительного труда и внеэкономического принуждения Бухарин противопоставляет труд работника-хозяина; диктатуре бюрократического меньшинства — самоуправление большинства, трудящихся; эксплуатации крестьянства — прочный и равноправный союз с ним; развитию промышленности за счет сельского хозяйства — диалектику взаимного стимулирования обеих ветвей народного хозяйства; жесткому, бюрократически-централистскому плану — гибкое планирование, дающее простор инициативе. И когда Бухарина просили кратко выразить, в чем, по его мнению, состоит суть социализма, он неизменно отвечал ленинскими словами: это строй цивилизованных кооператоров.
Просто и глубоко характеризовал он, обращаясь к передовым пролетариям, основные методы социалистического строительства в ту эпоху: «Не отрывайся от мужицкой базы и постепенно развивай промышленность. Помни, что накопление в крестьянском хозяйстве копейки есть основа для того, чтобы накопить рубль в социалистической промышленности. Постоянно во всей своей хозяйственной и прочей политике держись руками за мужика. Его переделывай через кооперацию, тащи его к объединению в кооперативе. Ты имеешь банки и кредит. В течение десятков лет переделывай его, перерабатывай, не смущаясь тем, что он собственник. Помни, что он должен быть твоим союзником, которого ты должен переработать. Имей терпение, не спеши, не зарывайся, не выставляй своих коммунистических добродетелей, которые могут отпугнуть мужика, спрячь их иногда в карман, если они его пугают, умей осторожно и мудро вести его за собой, тогда только ты победишь»[26].
«Нелепая утопия, порожденная бухаринским схоластическим умом», — иронизировали по этому поводу оппоненты Бухарина, он хочет-де строить социализм при поддержке и всемерном поощрении крестьянина, системы мелкотоварного производства, т. е. того, что, говоря словами Ленина, ежеминутно порождает капитализм. Тут, действительно, есть проблема! И надо сказать, идейные противники Бухарина обозначили ее достаточно точно. Бухарин принял их вызов и дал, опираясь на Ленина, блистательную разгадку, впрочем, забытую историей. Попробуем реанимировать бухаринский совет. (В интересах истины отметим попутно надуманность известных утверждений о том, что Бухарин будто бы стремился построить социализм в первую очередь на кулацком хозяйстве. Это — совершеннейший абсурд. Напротив, он решительно критиковал тех, «которые скорбят и хнычут по поводу "форсированного наступления на кулачество”»[27])
Бухарин точно обнажает «методологический корень» ошибки своих оппонентов: они «берут вопрос в статике, а не в динамике»[28] , т. е. не принимают во внимание, что в ходе революционных преобразований люди, изменяя обстоятельства, тем самым изменяют и себя. Именно это происходит с крестьянством в ходе движения революции от одной ступени к другой. Не надо ничего навязывать крестьянам, не надо их «принуждать» к социализму. Нужно вовлекать их в борьбу, исходя из их собственных интересов. Они сами в своей борьбе, в своей деятельности переделают себя. Задача марксистов-ленинцев лишь в том, чтобы найти точные лозунги и наиболее совершенные формы ускорения этого процесса.
Бухарин приводит классический пример подобной стратегии — принятие большевиками в октябре 1917 г. аграрной программы эсеров. Казалось бы, парадокс: нацеленная на социализм революция осуществляет несоциалистическую аграрную программу. Но, одобрив ее, большевики поступили тогда как подлинные демократы, для которых требования широких народных низов являются законом, ибо только практический опыт масс укажет на всю его недостаточность, развеет иллюзии крестьян, даст возможность на деле увидеть преимущества социалистических программ.
Эту ленинскую политику и защищал страстно Бухарин, настаивая на том, что она ведет не к сужению социальной базы революции, а к ее расширению, не к усилению классовой борьбы, не к столкновению пролетариата с крестьянством, а к нарастающему сближению их интересов. При этом, однако, Бухарин отнюдь не утверждал, что этот процесс будет происходить без каких-либо социальных коллизий. Его трезвый реализм ясно проявился в признании даже их неизбежности. После революции, пишет он, в деревне явственно началась перегруппировка сил. Но при правильной политике такая перегруппировка не затронет основной массы, и она останется с революционным рабочим классом. Мы побеждали, подытоживает Бухарин, «именно потому, что партия шла, «по Ленину» а не по «Троцкому»... И именно потому, что мы и дальше будем идти «по Ленину», т. е. таща за собой крестьянство и опираясь на него, мы придем к социализму»[29].
Защитник низких темпов - так ли?
Другой упрек бухаринской альтернативе: она-де пропагандирует медлительность, низкие темпы развития. И снова мимо цели: что значит медленно, по сравнению с чем? Чтобы разобраться в этом, вспомним знаменитый бухаринский афоризм: вы, мои уважаемые оппоненты, хотите зарезать курицу, несущую золотые яйца, мы же предлагаем пока кормить эту курицу. Да, вы, зарезав курицу, быстро, немедленно дадите стране куриное мясо, но дальше что? Через короткое время курица будет съедена и вы, оставив страну и без мяса, и без яиц, обречете ее на голод, К этому и сводятся все ваши сверхскоростные темпы, пророчествовал Бухарин. Нельзя «резать» деревню, «срывать» в целях ускорения с нее всё, что можно «сорвать сегодня», ибо вопрос о накоплении в социалистической промышленности выступает неизбежно как вопрос, связанный с проблемой накопления в крестьянском хозяйстве»[30].
Бухарин вовсе не стоял за «низкие темпы», за какую-то особую «медлительность» - это еще один миф о нем. Он прямо писал: «Мы должны стремиться к возможно более быстрому темпу индустриализации»[31] . То, что этот вывод не умозрительный, Бухарин демонстрирует ссылками на важный и поучительный исторический опыт США, которые оказались впереди всех по мощи и размаху индустриального развития. «В своей наивности идеологи троцкизма полагают, — писал Бухарин, что максимум годовой перекачки из крестьянского хозяйства в индустрию обеспечивает максимальный темп развития индустрии вообще. Но это явно неверно. Наивысший длительно темп получится при таком сочетании, когда индустрия поднимется на быстро растущем сельском хозяйстве. Именно тогда и индустрия дает рекордные цифры своего развития»[32].
Подводя итоги дискуссии, ХVсъезд (1927г.) в духе бухаринской позиции записал в решениях: «Неправильно исходить из требований максимальной перекачки средств из сферы крестьянского хозяйства в сферу индустрии, ибо это требование означает не только политический разрыв с крестьянством, но и подрыв сырьевой базы самой индустрии, подрыв ее внутреннего рынка, подрыв экспорта и нарушение равновесия всей народнохозяйственной системы. С другой стороны, неправильно было бы отказываться от привлечения средств деревни к строительству индустрии; это в настоящее время означало бы замедление темпа развития и нарушение равновесия в ущерб индустриализации страны»[33].
Так была в 1923—1927 гг. отбита первая попытка создать в нашей стране административно-командную («казарменно-коммунистическую») систему. Восторжествовала линия «социализма как творчества масс», начало которой положил Ленин. И тем не менее эта линия позднее, на рубеже 30-х годов, потерпела политическое поражение, уступив новым атакам административно-репрессивной системы уже в сталинском ее варианте. В чем же причина?.
Перипетии истории
В революционном движении России издавна существовали две основные тенденции — «казарменно-коммунистическая», авторитарная (Заичневский, Нечаев, Ткачев...) и демократическая, славящая историческую самодеятельность народа (Радищев, Герцен, Лавров, Добролюбов, Чернышевский...). В этих двух типах жизненной ориентации, политического мышления, мировоззрения отразились различия социального и культурного бытия двух основных слоев революционной массы — развитого, культурного слоя трудящихся, способного, говоря словами Маркса, сохранить и преумножить «плоды цивилизации»; и слоя людей, отброшенных обществом на самое дно, «отверженных» в полном смысле этого слова, людей, ненависть которых к буржуазному общественному устройству получает преимущественно тотально-разрушительный характер. Этот отряд угнетенных, с одной стороны, может с беззаветным героизмом сражаться с угнетателями. Но, с другой, - существует большая опасность, что он попытается свои нравственные установки, порожденные во многом бесчеловечным бытием в старом обществе, возвести во всеобщий закон нового общества. И в итоге, как писали Маркс и Энгельс, возможно «возрождение старой мерзости» в новой форме.
Все это прекрасно понимал и Ленин, который не идеализировал российские революционные массы и знал о существовании таких тенденций. Важно только, считал он, чтобы наиболее развитая, культурная часть рабочего класса и его политическая партия могли направлять в созидательное русло кипучую энергию отсталых социальных слоев. Ленин с громадным терпением и с неотразимой убедительностью критиковал ультрареволюционность в вопросах экономики, национальной политики, в области культуры, наконец — в вопросах перспектив развития мировой революции. Это была очень трудная политическая работа, успех которой во многом был связан с единством и сплоченностью «старой партийной гвардии». Оберегайте это единство, завещал своим преемникам Ленин, если же перессоритесь, если возникнет раскол, то окружающую вас нетерпеливую, нецивилизованную, мелкобуржуазную стихию вам не удержать, И что же тогда, задавал Ленин постоянно беспокоивший его последние годы вопрос, «откат революции», «термидор»?
Но, как и многие другие, этот ленинский завет не был выполнен его преемниками. Первая и главная причина победы административно-командной, бюрократической системы: большой перевес мелкобуржуазных, культурно и политически неразвитых сил — и в народе, и в партии; распад ее единства, а затем, фактически, и исчезновение «старой партийной гвардии», одна часть которой, не выдержав искушения властью, тотальной и бесконтрольной, деградировала политически и нравственно (угодливо прислуживая новому «диктатору»), другая (менее покорная) – была расстреляна сталинцами. И лишь единицы, временно оставшиеся на свободе, сумели сохранить лицо и попытались, понимая, чем им это грозит, остановить наступление сталинцев. К числу таких «единиц» принадлежал Николай Иванович Бухарин. Добавим, однако, что, даже лучшая защита ленинского нэповского курса, демократической и гуманистической тенденции в партии, ее развитие в трудах Бухарина, к сожалению, были не лишены существенных недостатков, что понижало иммунитет партии и передовых слоев трудящихся к вирусам надвигавшейся болезни – «сталинизма». Это не упрек Бухарину – было чрезвычайно трудно, если не невозможно, в кратчайшие сроки «переменить», как то завещал Ленин, «всю точку зрения на социализм», переосмыслить стратегию движения к новому («социалистическому») обществу. Бухарин и так сделал в этом отношении больше, чем кто-либо. Говорим о ряде ограниченностей, неполноте в его постановке и решении проблем с единственной целью: указав на «слабые», «недоработанные» места ленинско-бухаринской теории демократического, гуманистического пути к новому обществу, попытаться эти «слабости» устранить и дополнить названную концепцию новыми идеями, опираясь на опыт протекших с тех пор десятилетий социально-политического развития страны и мира.
Что же не было учтено?
Бухарин в 23-27 годах критиковал троцкизм только как некую сумму теоретически ошибочных взглядов. И сделал это превосходно. Но он не показал, что репрессивно-принудительная система (предложенная первоначально троцкистами, а затем - сталинцами) есть одно из практических выражений настроения и устремлений мощных социальных сил. Он не обратил на это внимание партии. А ведь сверхзадача была не только дать критику казарменно-коммунистических установок, но и объяснить, как противостоять напору волюнтаристских массовых сил и повести их за собой, слить воедино два социальных материка революции.
Кроме того, критикуя Троцкого, Бухарин не отделил ясно сущность административно-командной системы от ее предлагаемой троцкистами формы. Поэтому в партии был выработан иммунитет против собственно троцкизма, но не против существа самой системы. И когда она стала воплощаться в иной, сталинской форме, мало кто узнал в этом разновидность того же самого рода.
Ситуация — и внутренняя, и международная — требовала все же большего ускорения развития, чем предлагалось Бухариным. А между тем уже тогда существовали возможности для обогащения, углубления и совершенствования его линии, одобренной ХУ съездом партии. Речь идет в первую очередь о возможности распространения нэпа на область международных экономических отношений. На чем, начиная с 1923 г. решительно настаивал сподвижник Ленина, один из руководителей внешней политики страны — Леонид Красин. Идеи его были масштабны и смелы. Так, на ХIII партконференции он указал на реальную возможность получения иностранных займов, организации международных концессий, ради чего можно было бы пойти и на обязательство уплаты в будущем долгов царской России Западу, аннулированных Октябрем. Но его идеи были приняты в штыки: это-де поставит СССР в зависимость от капитализма, что пролетарским революционерам негоже. «Проглядел» красинские идеи и Бухарин.
Далее. Он не сумел в полной мере оценить и развить и ленинскую идею о государственном капитализме при социализме. В свое время, будучи помоложе и «полевее», Бухарин пытался доказать Ленину, что «государственный капитализм» - это когда государство выступает в качестве соэксплуататора, союзника капитала, а у нас государство рабочих и крестьян, и потому говорить о госкапитализме, применительно к нам, теоретически неверно. Это дало Ленину повод справедливо упрекнуть оппонента в негибкости, недостаточной диалектичности мышления. Бухарин не уловил, что Ленин имел в виду новое, совершенно уникальное общественное отношение: предпринимательство при социалистическом государстве, допускаемое, но одновременно им регулируемое и ограничиваемое.
Наконец, Бухарин не смог дать достаточно убедительного ответа и на ряд новых сложных проблем, которые возникли к 1929 году. А ситуация тогда сложилась непростая. В деревне — подъем. Промышленность же оказалась не в состоянии обеспечить должный товарообмен города с селом. В то же время бухаринская линия оставляла без ответа вопрос: как с помощью экономических рычагов эффективно включить крестьянство в процесс индустриализации? Им не была найдена и форма реализации ленинских идей о кооперации в промышленности. Иные полагали, что у Ленина речь идет о кооперации только на селе и в мелком производстве, а промышленность должна быть исключительно государственной. Короче: кооперация не пришла в индустрию. Не пришли сюда и хозрасчетные и самоуправленческие начала, стимулы повышения производительности труда. А ведь у Ленина определение социализма как строя цивилизованных кооператоров относилось и к городу, и к его взаимодействию с селом. Однако это не было осуществлено, возможности оказались упущенными. В результате не кооперация пришла в промышленность, а городская «казарма» двинулась в деревню — началась коллективизация по-сталински.
Отмечая слабые места, недоработки в концепции Бухарина, мы вовсе не хотим сказать, что в предлагаемом Бухариным виде эта концепция была утопической, неработающей. Ничего подобного. Она была вполне «работающей» концепцией, реалистической и исполнимой. Ее реализация была бы эффективном началом движения к демократическому, правовому, гуманному обществу. А ее слабости имели все возможности быть преодоленными в ходе практических действий. А на месте «недоработок» появлялись бы «разработки», диктуемые логикой развивающейся социальной реальности. Но так сложилось: верх взяли более привычные для революционной массы той поры настроения «военно-коммунистического» («казарменно-коммунистического») толка, поощряемые и используемые в своих целях бюрократическим сословием.
Недоставало бухаринской теории и ясного понимания того, в какой тип социального устройства может вылиться реализация той стратегии, которой стали придерживаться сталинцы, начиная с 1928 года. Бухарин так и не смог найти точные общественно-политические характеристики формируемой сталинистами общественно-политической системы – хотя ее базовые черты к середине 30-х вполне определились. Ему, одному из главных творцов Октябрьской революции и послеоктябрьского строительства, по-видимому, трудно (и психологически - в первую очередь) признать, что дело, затеянное в Октябре и продолженное при нэпе, полностью загублено, что сложилась новая, не предвиденная ни одним марксистским теоретиком-корифеем формация – не капиталистического, но и не социалистического типа. Причем – формация не народная, не демократическая, не гуманистическая. Формация, где господствующей силой стал не обожаемый Бухариным «пролетариат», а «класс» бюрократии, этот новый реальный собственник всех национальных средств производства, всевластный политический господин.
И не только психологически трудно это было признать Бухарину. Трудно было разглядеть в зародышевых формах сталинщины его социально-политическую суть. Даже Троцкий, доживший до 1940 года и увидевший вполне сложившуюся сталинскую систему, всё же, несмотря ни на что, считал, что Советский Союз остается «государством рабочих» (правда, «деформированным» - лишь! – сталинской бюрократией). Бухарин как будто бы тоже склонялся к подобной оценке.
А между тем государство это не было ни «рабочим», ни «крестьянским». Сложившуюся систему вполне можно было бы с социальной точки зрения назвать «государственно-бюрократической формацией», а с политической – диктатурой бюрократии. Но это – особая тема разговора, далеко выходящая за рамки этой статьи.
Да и с «обожаемым» Бухариным «пролетариатом», на все лады и во всех падежах восторженно склоняемым во всех бухаринских сочинениях, следовало бы обращаться поаккуратнее и поосторожнее. Дело в том, что под «пролетарием» со времен «Манифеста» Маркса и Энгельса (и до бухаринского времени) подразумевался, по большей части, «рабочий у станка», наемный работник ручного или механизированного труда. В нем видели главную силу, способную уничтожить капиталистический общественный строй и создать новое («социалистическое») общество, могущее превзойти капитализм по уровню производительности труда и культуры. Но это было заблуждение. Вполне понятное, ибо не сложилось в полной мере в середине ХIХ - начале ХХ века социальной силы, способной построить общество более высокого, чем капитализм, типа; волей-неволей приходилось ориентироваться на рабочий класс той эпохи. И заблуждение симпатичное – ибо это был самый страдающий класс того времени, и забота о его интересах была делом высокой гуманности. Но субъектом, творцом нового общества, более развитого, чем капитализм, он стать не мог. Чтобы стать таким субъектом, он должен был овладеть механизмом хозяйствования, пройти этап, который Ленин назвал «культурной революцией». Действительным субъектом социализма может стать только трудящийся высокого уровня образованности и культурности – тот, кто, по слову Ленина, способен овладеть всем богатством культуры, которое выработало человечество. Бухарин хорошо понимал смысл и значение ленинской идеи «культурной революции». Но он нигде не отметил, что только в ее итоге может сложиться тот класс, тот слой трудящихся, который способен руководить экономикой и всей общественностью жизнью страны лучше, чем это делает буржуазия. Только в эпоху научно-технической революции начал появляться такой исторический субъект – рабочие высокой квалификации (так называемые «белые воротнички»), техники, инженеры, научные работники конструкторских бюро, а также связанные со всеми ними общей судьбой трудящиеся сферы образования, медицины, обслуживания. Иначе говоря, Бухарин не вполне ясно понимал, какая главная социальная сила способна стать творцом действительно социалистического общества, а какая – только предшествующих ему форм. Поэтому его весьма симпатичные идеи нередко как бы повисали в воздухе…
По-видимому, действительное, объективное содержание исторической альтернативы в конце 20-х годов сводилось к выбору между «народной, демократической, рабоче-крестьянской, гуманистической формацией» и «государственно-бюрократической формацией». В этом был и объективный смысл двух противоборствующих тогда стратегий. Победила, как известно, бюрократия. «Проигравшими» оказались трудящиеся страны. Демократический, гуманистический путь развития, который отстаивал Бухарин, был на долгие годы перекрыт.
Но противостояние двух социальных «материков», двух линий – авторитарно-насильственной и демократическо-гуманистической - продолжалось. Импульсы, порожденные ленинским руководством в Октябре и послеоктябрьский период, не исчезли. Подспудно, «подземно», в узких кругах единомышленников, в статьях, написанных эзоповым языком, они продолжали жить и, в меру возможностей, развиваться. Сталинцы, используя тотальную систему слежки и доносительства, находили, отправляли в ГУЛАГ, а то и расстреливали выразителей этих идей. Но можно расстрелять людей, но идеи расстрелять невозможно. С каждым новым кризисом государственно-бюрократической, казарменно-коммунистической системы, с каждой политической «оттепелью» в стране они, словно из-под земли, вновь выходят на поверхность, быстро расширяя свое влияние. Так было после ХХ съезда, так было в годы перестройки. Но снова и снова силы бюрократии (позднее, в 90-х годах, объединившиеся с силами олигархического капитала) оттесняли эти идеи и их носителей на обочину политической жизни.
Но, предсказываем мы, будет еще новая «оттепель» - и тогда идеи гуманистического общества, общества социального равенства, свободы, справедливости и нелицемерной демократии (у истоков которых стояли Ленин нэповского периода и его ученик Бухарин) будут вновь востребованы. И не исключено, что на этот раз, в условиях, которых не было в прошлом, - высокоразвитых производительных сил, высокой культуры российских граждан и возросшего влияния гражданского общества, социально-политическая система «реального гуманизма» станет, наконец, реальностью.
Литература
1. Видный деятель партии большевиков Николай Иванович Бухарин родился 9 октября 1888 года. К революционному движению примкнул в семнадцатилетнем возрасте. Участник революции 1905—1907 гг., в РСДРП с 1906 года. Несколько раз арестовывался царскими властями, был в ссылке, Один из руководителей Октябрьского вооруженного восстания в Москве. С 1917 г. — член ЦК, с 1919г. — кандидат и с 1924 г. — член Политбюро ЦК партии. Был членом Исполкома Коминтерна. Как автор многих трудов по политэкономии, социологии, философии, Бухарин заслужил высокую оценку Ленина, назвавшего его «крупнейшим теоретиком партии».
В 1928 г. против Бухарина по указанию Сталина была поднята клеветническая кампания: его называли «капитулянтом», «противником колхозов», «врагом индустриализации», обвиняли в стремлении представить Ленина «крестьянским философом». В 1929 г. Бухарин был выведен из Политбюро, а на ХУII съезде партии (1934 г.) переведен из членов ЦК в кандидаты. В 1937 г. по ложным обвинениям исключен из рядов ВКП(б) и в 1938 г. расстрелян.
1988 год положил новое начало политической судьбе Бухарина — он полностью реабилитирован и восстановлен (посмертно) в рядах партии. Данная статья повествует об одном из важнейших периодов деятельности Бухарина — идейной борьбе с приверженцами «казарменного коммунизма».
2. См. Ларина-Бухарина Анна. Незабываемое. М., 2002. С. 415-416.
3. См. Бухарин Н.И. Избранные произведения. М., 1988. С. 422.
4. Там же. С. 419.
5. Там же. С. 421-422.
6. Там же. С. 422.
7. См. Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным. М., 1993. С. 62-63.
8. Там же, с. 62-63.
9. Там же. С. 66.
10. Там же. С. 67.
11. Там же. С. 68-69.
12. Ларина-Бухарина Анна. Незабываемое. М., 2002. С. 128-129.
13. Там же. С. 130.
14. Бухарин Николай. Революция и культура. М., 1993. С. 292.
15. Там же. С. 297.
16. См. девятый съезд РКП(6). Протоколы. Москва. 1960, с. 93 99, 537.
17. Вестник Коммунистической академии, Москва, 1924, № 8,с. 59.
18. За ленинизм. Сборник статей. Москва — Ленинград, 1925, с. 332.
19. Вестник Коммунистической академии, 1924, № 8, с. 59.
20. Показательна его реплика в беседе с Николаевским: «В другой раз, - вспоминает Николаевский, - когда мы были в Копенгагене, Бухарин вспомнил, что Троцкий жил относительно недалеко, в Осло, и сказал: «А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?». И затем добавил: «Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением». (Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным». С. 57).
21. Бухарин Н. Заметки экономиста. Москва-Ленинград, 1928, с. 19.
22. За ленинизм, с. 293.
23. См. там же, с. 303.
24. Там же, с. 304.
25. Там же, с. 353.
26. Там же, с. 371.
27. Бухарин Н. Указ. соч., с. 19.
28. За ленинизм, с. 303.
29. Там же, с. 364- 365.
30. См. там же, с. 303.
31. Бухарин Н. Указ. соч., с.43.
32. Там же, с. 20.
33. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, т. 4. Москва, 1984, с. 277.
|