Термин «революция» в марксизме обычно понимается в двух смыслах — политическая революция (вооруженное восстание) и социальная революция. Далее мы под революцией будем понимать именно политическую революцию, т. е. вооруженное восстание, в отличие от реформы, опирающейся на имеющуюся политическую систему при действиях по преобразованию общества. Там же, где речь зайдет о революции социальной, которая не обязательно вызывается вооруженной революцией, а может быть следствием и мирной реформы, мы будем это специально оговаривать. То есть по отношению к революции социальной мы будем употреблять термин «социальная революция», а по отношению к революции политической – термин «революция».

Октябрьская революция 1917 года произошла в стране, которая по общему мнению тогдашних политиков не созрела для пролетарской социалистической (социальной) революции. Это признавал и сам Ленин. Вот посмотрите, что он говорил непосредственно перед революцией. «Меня обвиняют в том, что я употребил в настоящий момент слово, наиболее пугающее капиталистов, так как они стали комментировать его, как желание непосредственного введения социализма. Но я его употребил лишь в смысле замены старых органов новыми, пролетарскими. <…> Советы Рабочих и Солдатских Депутатов должны взять власть не для /.../ непосредственного перехода к социализму. Этого быть не может» ¹. «Не "введение" социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны СРД за общественным производством и распределением продуктов» ² . «Пролетариат России, действующий в одной из самых отсталых стран в Европе, среди массы мелкокрестьянского населения, не может задаваться целью немедленного осуществления социалистического преобразования»³.

Поэтому целью революции было не установить социализм, а прекратить войну, чем инициировать революцию европейскую (мировую). И уже опираясь на победивший пролетариат Европы подтянуть экономический базис России до уровня, необходимого для социализма.

Европейской революции, как известно, не произошло, а там, где она произошла, революция не победила. Но власть большевикам удалось сохранить — Гражданскую войну выиграли. В результате базис социализма пришлось строить во враждебном окружении, опираясь только на внутренние ресурсы, что повлекло разнообразные последствия, многие из которых были предсказаны заранее, но не принимались во внимание большевиками. Например, проблема Термидора. Меньшевики утверждали, что преждевременная революция приведет не к освобождению пролетариата, а к возникновению жесткого полицейского государства. Плеханов летом 1917 года писал рабочим Петрограда (не могу дать точную ссылку, поскольку сам эту статью в газете не видел, информацию о ней получил в лекциях по Истории в Казанском УМЛ в 1989 году), что если большевики возьмут власть, через пять лет это закончится диктатурой одной партии, а еще через десять – диктатурой одного человека. Вот как описывает, к примеру, М.Воейков игнорирование большевиками подобных предупреждений: «Аргументация "лучших меньшевистских идеологов" сводилась к тому, что для осуществления социализма нужна определенная степень развития индустрии и зрелость рабочего класса, а в России ни того, ни другого не было. Стало быть, по их мнению, большевики послужат лишь мостом для какого-нибудь цезаря, бонапарта или кого-нибудь в том же роде, рассуждает Бухарин. И тут же все это он объявляет “клеветническим итогом”. Но ведь нам сегодня совершенно очевидно, что так и получилось» ⁴.

А вот посмотрите, что писал Ленин в августе 1917 года, то есть непосредственно перед захватом власти:

«Пролетариату нужно государство — это повторяют все оппортунисты, социал-шовинисты и каутскианцы, уверяя, что таково учение Маркса, и «забывая» добавить, что, во-первых, по Марксу, пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т. е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать» ⁵.

Но в той социальной реальности, что возникла после 1917 года, это было невозможно. Уже хотя бы по этому признаку Октябрьская революция не могла быть пролетарской, согласно взглядам самого же Ленина, что бы он потом ни говорил. Все это породило многочисленные споры, которые не утихают по сей день – революция должна происходить в самой развитой стране, где противоречия достигли максимального накала, или в слаборазвитой стране, где слаб правящий класс, т. е. страна представляет собой «слабое звено»?

Интересная схема развития событий изложена Марксом в набросках письма В.И.Засулич. Вот что он говорит о возможной эволюции русской общины: «присмотримся только к ее возможной эволюции. Положение ее совершенно особое, не имеющее прецедентов в истории. Во всей Европе она одна только является органической, господствующей формой сельской жизни огромной империи. Общая собственность на землю предоставляет ей естественную базу коллективного присвоения, а ее историческая среда — существование одновременно с ней капиталистического производства — обеспечивает ей в готовом виде материальные условия для кооперативного труда, организованного в широком масштабе. Она может, следовательно, воспользоваться всеми положительными приобретениями, сделанными капиталистической системой, не проходя сквозь ее кавдинские ущелья. С помощью машин, для которых так благоприятна физическая конфигурация русской почвы, она сможет постепенно заменить парцеллярную обработку комбинированной обработкой. Будучи предварительно приведена в нормальное состояние в ее теперешней форме, она может непосредственно стать отправным пунктом той экономической системы, к которой стремится современное общество, и зажить новой жизнью, не прибегая к самоубийству. /.../ Привычка русского крестьянина к артели особенно облегчит ему переход от труда парцеллярного к труду кооперативному, который он, впрочем, уже применяет до некоторой степени при косьбе на общинных лугах и в таких коллективных предприятиях, как осушка болот и т. д.» ⁶.

Фактически эта гипотетическая схема эволюции русской общины идентична ленинскому плану революции. Маркс говорит, что община, хотя и является архаическим социальным образованием, но поскольку она окажется в социалистическом (коммунистическом) окружении, и поскольку ей будет оказана помощь, сможет сразу перейти к социализму, не проходя стадию капиталистического разложения. Ленинский же план революции предполагал, что революция в России станет запалом для европейской революции. И Россия, опираясь на передовые страны Запада, ставшие коммунистическими, сможет подтянуть свой базис до уровня, соответствующего социализму. И в том, и в другом случае архаичное социальное образование проходит быструю эволюцию не самостоятельно, а опираясь на помощь высокоразвитого окружения.

Однако письмо Засулич было отправлено Марксом в коротком варианте, эти соображения в него не вошли и нигде Марксом не публиковались, т. е. Ленин, скорее всего, был с ними не знаком. Следовательно, он пришел к подобным соображениям на основании общей логики марксизма, отталкиваясь от каких-то других работ Маркса и просто повторив ход его рассуждений. В дискуссии, возникшей по этому поводу в рассылке экономперсоналистов, один из моих оппонентов действительно привел стройную цепочку ссылок на работы Маркса-Энгельса, из которой такой вывод следует. (К сожалению, не могу сослаться на него явно, поскольку он не опубликовал пока свои выводы.)

Вот основные пункты этой логической цепочки (привожу ее здесь в том виде, в каком получил):

• Первые мысли о кризисах в Англии и революциях в континентальной Европе, с центром во Франции, а так же необходимости революционной войны, для перехода социализма в центр мировой торговли Англию высказаны в статье Маркса «Классовая борьба во Франции с 1847 по 1850 г.» (Т.7., начиная со С.80);
  
  
• Формирование теории перманентной революции – начинается общедемократическая революция в Европе, рабочий класс переводит ее в социалистическую, переносит на весь материк. (Маркс К., Энгельс Ф. Обращение центрального комитета к Союзу коммунистов – Т.7, С. 257-267) Центр пока во Франции, хотя обращение к немцам. Это ясно высказано в последних абзацах (С.267);
  
  
• О переносе революционного центра в Германию, первое теоретическое обоснование. (Энгельс Ф. Добавление к предисловию к "Крестьянской войне в Германии".Т.18, начиная со С.498, со слов "Немецкие рабочие имеют два существенных преимущества перед рабочими остальной Европы".);
  
  
• О том, почему революция не находила себе места в Англии, борьба крупного капитала против мелкого, подкуп рабочих, положение лидера и т.д. И при каких условиях – конкуренция с растущими США и Германией – Англия должна революционизироваться. (Энгельс Ф. Приложение к американскому изданию "Положения рабочего класса в Англии" Т.21, С.260—266);
  
  
• Историческое и последнее обобщение переноса революционного центра в Германию. (Энгельс Ф. Социализм в Германии. Т.22. С.247-264) В этой же статье опасения по поводу России, и ее жандармского положения. Косвенное и прямое обоснование революционной войны;
  
  
• Наброски писем Маркса Засулич. (Т.19. - С.400 — 421);
  
  
• О возможности русской революции, как толчка для европейской (Энгельс Ф. Послесловие к работе "О социальном вопросе в России" Т.22., С.453).
  

То есть мысль, что революция на самом деле должна происходить не в самой развитой стране, не является ложной, а подтверждается ходом исторических событий. И «Классовая борьба во Франции», и, тем более, «Обращение к союзу коммунистов» были написаны по результатам текущих политических событий. Логика политической борьбы показывала, что революция начинается не в центре экономического развития, а ближе к периферии.

Однако, хорошо это или плохо – сделать революцию? Тем более сделать ее в стране, не совсем готовой к социальному перевороту.

Странный вопрос для марксиста – скажете вы. Ведь марксизм всегда считался обоснованием именно революции. Но вот вам письмо к Вейдемейеру: «Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы, в конце концов, проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере, ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, — надо надеяться, только в физическом смысле, — наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу. В такой отсталой стране, как Германия, в которой имеется передовая партия и которая втянута в передовую революцию вместе с такой передовой страной, как Франция, – при первом же серьезном конфликте, как только будет угрожать действительная опасность, наступит черед для этой передовой партии действовать, а это было бы во всяком случае преждевременным»⁷.

То есть тактическая логика непосредственной политической борьбы приходит в противоречие со стратегической логикой исторического развития.

Пройдемся еще раз по той логической цепочке, что привел мой оппонент в рассылке. В наиболее развитой стране (Англии) речь о революции в XIX веке не идет вообще, время революций здесь прошло раньше. Во всяком случае не идет речь о самостоятельно возникшей революции – в результате действий английского рабочего класса. Следующая за ней по развитию Франция. XIX век начинается в ней с Великой французской революции, затем следуют революция 1830 года, революция 1848 года, наконец, Парижская коммуна. Речь идет и о захвате власти рабочим классом, и о всеобщем избирательном праве. Власть рабочий класс захватывал только в 1871 году и только в Париже. Борьба за всеобщее избирательное право была более успешной – к концу столетия оно прочно утвердилось и больше сомнению не подвергалось, хотя еще в середине столетия всеобщность избирательного права иногда упразднялась.

Центр революционной борьбы сдвигается к концу столетия в Германию. Это связано с поражением Коммуны в Париже, и с экономическим развитием Германии: «в Германии, где всё быстрее развивалась промышленность, поставленная вдобавок благодатными французскими миллиардами в прямо-таки тепличные условия, ещё быстрее и неуклоннее росла социал-демократия. Благодаря тому умению, с которым немецкие рабочие использовали введённое в 1866 г. всеобщее избирательное право, изумительный рост партии стал очевиден всему миру из бесспорных цифр: в 1871 г. — 102 000, в 1874 г. — 352 000, в 1877 г. — 493 000 социал-демократических голосов. Затем последовало признание этих успехов свыше в форме закона против социалистов; партия была временно разбита, число полученных ею голосов упало в 1881 г. до 312 000. Но это положение партия быстро преодолела, и вот под гнётом исключительного закона, без прессы, без легальной организации, без права союзов и собраний, только и начался по-настоящему быстрый рост: в 1884 г. — 550 000, в 1887 г. — 763 000, в 1890 г. — 1 427 000 голосов. Тут рука государства ослабела. Закон против социалистов исчез, число социалистических голосов увеличилось до 1 787 000, что составило более четверти всех поданных голосов» ⁸. «И вышло так, что буржуазия и правительство стали гораздо больше бояться легальной деятельности рабочей партии, чем нелегальной, успехов на выборах, – чем успехов восстания» ⁹. А на рубеже ХХ столетия в Германии начинается спор между Бернштейном и Каутским, в котором Бернштейн доказывал преимущество реформы перед революцией (за что и был назван ревизионистом). Революционная же борьба сдвигается к России.

То есть возникает определенная картина. Для начала революционной борьбы рабочего класса необходим какой-то минимальный уровень экономического развития – рабочий класс должен иметь какую-то минимальную численность, чтобы его борьба стала заметной. И с этого момента страна становится революционной, а рабочий класс ставит задачу захвата государственной власти революционным путем. Но в рамках этой борьбы ставятся, кроме того, задача всеобщего избирательного права, задача 8-часового рабочего дня, задача повышения заработной платы и т.д. Тем временем страна развивает экономику, количество рабочего класса растет, растет, соответственно, его сила и организованность партии. И с ростом силы и организованности рабочего класса постепенно решаются все задачи, которые он ставит, а задача революции снимается.

Подчеркнем — снимается задача революции как вооруженного восстания, но сохраняется задача революции как социального переворота.

И решать эту задачу в новых условиях рабочий класс теперь пытается парламентским путем, опираясь на всеобщее избирательное право, как, к примеру, СДПГ в начале ХХ века.

Термин «диктатура пролетариата», возникший в эпоху, когда действовала диктатура буржуазии, диктатура меньшинства над большинством, еще имел какое-то оправдание в том, что таким образом намеревались устранить эксплуатацию. Если пролетариат, составляющий даже меньшинство населения, захватывает власть и устанавливает свою диктатуру, но для того, чтобы устранить эксплуатацию, упразднить классы и отменить государство, то в этом (и только в этом) случае можно посчитать такое действие оправданным. И тогда (но только в случае немедленной отмены/отмирания государства) действительно можно говорить, что демократия устарела, и переход от нее к диктатуре пролетариата – это прогресс. Однако, насколько выполняется вот это граничное условие моральной оправданности диктатуры пролетариата – отмирание государства?

Возьмем случаи успешного взятия рабочим классом власти вооруженным путем. Наиболее известны два случая – Парижская коммуна и Октябрьская революция. Создание социалистического лагеря в Европе и революция в Китае были невозможны без СССР. Революция же на Кубе первоначально не была рабочей революцией и стала таковой тоже только с помощью СССР.

Парижская коммуна действительно упразднила дорогое правительство, т. е. сделала реальный шаг к отмиранию государства. Но быть может именно поэтому (из-за отсутствия жесткого государственного строительства) она заняла оборонительную позицию по отношению к Версалю и в результате была уничтожена.

Октябрьская революция и не подумала отменять государство. В результате она победила, но в СССР возник эксплуататорский класс номенклатуры. То есть граничное условие моральной оправданности диктатуры пролетариата (отмирание государства) оказалось нарушено, и диктатура привела не к устранению эксплуатации, а к тому, что эксплуатация просто приняла новый, ранее неизвестный характер.

Совсем другую форму принимает диктатура пролетариата в условиях, когда рабочий класс становится большинством – как, к примеру, в Германии на рубеже ХХ века. (Еще более это характерно для современной Швеции.) В таких условиях рабочий класс добивается всеобщего избирательного права и стремится осуществлять свою «диктатуру» в рамках обычной демократии. Противоречие между демократией и «диктатурой пролетариата» снимается.

Можно даже выстроить диалектическую триаду:

• Тезис - Демократия (буржуазная);
  
  
• Антитезис ­– Диктатура пролетариата, отрицающая буржуазную демократию;
  
  
• Синтез - Диктатура пролетариата (в рамках демократии, в условиях большинства рабочего класса).

В этом случае, в случае диктатуры большинства, у рабочего класса гораздо меньше шансов превратиться в эксплуататорский класс самому, либо дать начало новому эксплуататорскому классу, выделившемуся из рабочего. Ведь даже само понятие «диктатура», хотя бы и пролетариата, уже несет в себе зародыш эксплуатации.

Это говорит о том, что вооруженная революция не является методом политической борьбы, адекватным капиталистической формации, а есть признак архаики, неразвитости социально-политической обстановки в стране.

Если учесть, что при феодализме власть принадлежит профессиональным военным, баронам-разбойникам, тогда логично, что и борьба буржуазии с феодалами также протекает вооруженным путем – в серии буржуазных революций. Метод эксплуатации, применяемый феодалами – прямое вооруженное ограбление либо других народов, либо собственного крестьянства. Борьба с эксплуатацией соответствует ее методу.

При капитализме внеэкономическое принуждение сменяется экономическим, т. е. капиталисты это экономические, а не военные бандиты, экономические грабители, а не бароны-разбойники. Вооруженная сила при капитализме носит подчиненный, служебный характер по отношению к экономической силе. С этим хорошо согласуется тот факт, что и борьба с капитализмом лишь на начальной архаической фазе носит вооруженный характер, а по мере экономико-социального развития все более сдвигается в сторону чисто экономических средств борьбы (стачка вместо путча), а в политической области от вооруженного восстания к парламентской реформе.

Интересно, что и Россия прошла эту же эволюцию. Хотя рабочий класс появился еще при Петре I, он был малочислен. Организованная борьба рабочего класса возникает уже после отмены крепостного права. В 1883 году возникла благоевская группа (Партия русских социал-демократов), в этом же году из Народной Воли выделился Черный Передел. Одновременно возникает и цель борьбы – вооруженное восстание и установление диктатуры пролетариата. Такая цель тем более вероятна, что Россия была страной хотя и капиталистической, но с сильнейшими пережитками феодализма – отсутствие парламента, соответственно, отсутствие всеобщего избирательного права и т. д. Но по мере социально-экономического развития в России, как и в Германии, в среде социал-демократов возникает спор реформа–революция.

Вот, к примеру, спор Мартынов–Ленин. В 1905 году Мартынов опубликовал брошюру, рекомендованную впоследствии читателям Искрой, где указывал на неготовность России к социалистическому перевороту, а потому предостерегал от взятия власти социалистами. При этом Мартынов ссылался на Энгельса, вот на эту мысль:

«Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. То, что он может сделать, зависит не от его воли, а от того уровня, которого достигли противоречия между различными классами, и от степени развития материальных условий жизни, отношений производства и обмена, которые всегда определяют и степень развития классовых противоречий. То, что он должен сделать, чего требует от него его собственная партия, зависит опять-таки не от него самого, но также и не от степени развития классовой борьбы и порождающих ее условий; он связан уже выдвинутыми им доктринами и требованиями, которые опять-таки вытекают не из данного соотношения общественных классов и не из данного, в большей или меньшей мере случайного, состояния условий производства и обмена, а являются плодом более или менее глубокого понимания им общих результатов общественного и политического движения. Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать, невыполнимо. Словом, он вынужден представлять не свою партию, не свой класс, а тот класс, для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент. Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно. /.../ Тот, кто после опыта февральского правительства /.../ еще способен претендовать на официальные посты, тот либо является сверх меры ограниченным человеком, либо связан с крайней революционной партией в лучшем случае одними лишь фразами» ¹⁰.

А теперь посмотрим, как комментирует высказывания Мартынова Ленин. «Достаточно внимательно прочесть это начало длинной цитаты, приводимой Мартыновым, чтобы убедиться, как искажает мысль автора наш хвостист. Энгельс говорит о власти, обеспечивающей господство класса. Неужели это не ясно? По отношению к пролетариату это, следовательно, власть, обеспечивающая господство пролетариата, т. е. диктатура пролетариата для совершения социалистического переворота. Мартынов не понимает этого, смешивая временное революционное правительство в эпоху свержения самодержавия с обеспеченным господством пролетариата в эпоху свержения буржуазии, смешивая демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства с социалистической диктатурой рабочего класса. А между тем, из продолжения цитаты Энгельса, мысль его становится еще более ясной. Вождь крайней партии — говорит он — должен будет “отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно”. Подчеркнутые места ясно показывают, что Энгельс предостерегает именно от того ложного положения, которое является результатом непонимания вождем действительных интересов “своего” класса и действительного классового содержания переворота» ¹¹.

Итак, еще раз – что говорит Энгельс?
1) Социально-политическая обстановка не созрела для господства класса – не созрели прежде всего материальные условия производства и обмена, которые и определяют степень классовых противоречий. Допустим, это Россия и ее неготовность к переходу к социализму, что сам же Ленин в 1917 году признавал.

2) Но движение класса уже есть, соответственно есть и программные заявления партии этого класса, формулирующие конечную цель движения. Для России это цель захвата власти, установления диктатуры пролетариата и построения социализма рабочим классом.

3) Эта цель (то, что вождь, захвативший власть, должен сделать) – невыполнима.

4) Захвативший власть вождь крайней партии может сделать то, что на данный момент уже назрело. Но эти цели являются целями другого класса. В применении к России — устранить феодальные препятствия развития капитализма.

5) Пытаясь решать эту назревшую задачу (в применении к России – развития капитализма), вождь крайней партии полностью дискредитирует и себя, и свое движение.

Именно это и говорит Мартынов. А как понял Энгельса Ленин? Он фокусирует внимание на «господстве пролетариата», то есть утверждает, что все, сказанное Энгельсом, верно только для перехода от монархии к буржуазной республике, но если потом будет свергнута буржуазия, и власть возьмет пролетариат, то есть будет обеспечено его господство, тогда на предостережение Энгельса можно не обращать внимания. А потому надо не отстаивать интересы чуждого класса (потому, что именно эти интересы в данный момент объективно назрели), а идти вперед для захвата власти пролетариатом и установления диктатуры.

Когда же возникает ситуация, прямо списанная с того, чего опасался Энгельс, Ленин поднимает свою партию на Октябрьский переворот. Но ведь Россия для социализма не созрела – это многократно признавал сам Ленин в 1917 году (соответствующие цитаты приводились в самом начале статьи). Не созрела прежде всего потому, что не было базиса социализма. А построение этого базиса отнюдь не является задачей пролетариата. Это задача буржуазии, которую она и осуществляет в процессе развития капиталистической формации – и об этом Ленин многократно писал по поводу разложения крестьянства в своих спорах с народниками. Но в результате большевистского переворота индустриализацию пришлось проводить захватившему власть рабочему классу. И поскольку в норме индустриализация проходит за счет ограбления крестьянства, а СССР оказался во враждебном окружении и иностранные кредиты получить было невозможно, то и в СССР индустриализация прошла за счет ограбления крестьянства рабочим классом (неэквивалентного обмена между Городом и Деревней) – Великий Перелом коллективизации и последовавший за ним Голодомор. Что привело к выделению из рабочего класса грабительского (эксплуататорского) класса номенклатуры. О других последствиях большевистского переворота многократно писалось, да они и не так важны по сравнению этим. Ну, разве что, самое последнее – развал Советского Союза и общая дискредитация марксизма в мировом масштабе.

Но могла ли Россия в 1917 году удержаться от Октябрьской революции? Если и могла, то только при неуклонном следовании марксизму, чего в реальности не было. Россия в 1917 году хотя и подошла вплотную к рубежу, за которым стремление к революции сменяется стремлением к реформе, но не перешла его. Выборы в Государственную Думу были хотя и всеобщими, но не равными, что в какой-то мере объясняет вооруженный характер Октябрьской революции – времени с момента падения монархии прошло слишком мало.

Если же учесть, что после Парижской коммуны во Франции революций не было, в Германии в конце XIX столетия наметился отход от революции в сторону реформы, а Россия вплотную в 1917 году подошла к рубежу, когда революция становится архаикой, то можно ли считать одинаковым уровень экономического развития Франции в 1870 году, уровень развития Германии в конце XIX века и уровень России в начале ХХ века? То есть это тот уровень, когда революция как вооруженное восстание перестает быть актуальной.

Таким образом, выдвижение Марксом-Энгельсом принципа «диктатуры пролетариата», т. е. отказ от общих принципов демократии, само по себе является следствием неразвитости социально-экономического базиса, соответственно и рабочего движения, а соответственно и идеологии рабочего движения – следствием архаичности той фазы движения, на базе которой и были выдвинуты первые принципы марксизма.

Возможна ли революция в сегодняшней России? Несмотря на утверждение, высказанное в предыдущем абзаце, вопрос снова приобретает актуальность, поскольку в результате ХХ века неравномерность развития надстройки в России резко возросла. Отставание надстройки от базиса в некоторых областях социальной жизни просто катастрофическое – например, в России практически нет гражданского общества (или оно крайне слабо), тогда как в норме оно формируется еще на излете феодализма.

Конечно, Россия носит явный налет феодализации, хотя и обладает пост-индустриальным производством, то есть должна квалифицироваться как пост-капиталистическая страна. Это ярко проявлялось в феодальной раздробленности России в эпоху Ельцина – парад суверенитетов, война законов между республиками и федеральным центром, таможенные посты на границах республик и областей, попытки введения региональных квазиденег, фактическая независимость региональных баронов (губернаторов и президентов) от федерального центра. Это ярко проявляется в попытках централизации страны действующим президентом – очень похожими на процесс централизации стран в позднем феодализме. Это ярко проявляется на экранах наших телевизоров – кто самый массовый герой телепередач? Работники полиции и прокуратуры, армейский спецназ, т. е. представители военного (феодального) сословия, да различные бандиты, т. е. сегодняшний аналог баронов-разбойников, хотя и носящие формально противозаконный характер. Но, учитывая крышуемость мафии нашими силовиками, о ее противозаконном характере можно говорить лишь с некоторой долей условности.