Есть мнение!

Объективность в Истории

Андрей А. Мальцев, член Президиума СДПР

Экономический детерминизм Маркса-Энгельса зачастую вызывает критику оппонентов, не желающих признавать, что История является полем битвы социальных сил, слабо осознаваемых людьми и не поддающихся нашему непосредственному контролю. Однако в реальности волевые усилия людей имеют далеко не тот результат, который предполагалось достигнуть, а если результат и достигается, то в приложение к нему обычно имеется множество побочных эффектов, которые никак нельзя признать желательными. Расхождение ожидавшихся результатов проектов и реальных достижений тем более значительно, чем большее время потребовалось для их реализации – побочные эффекты накапливаются. (О научности макросоциологической теории марксизма читайте хотя бы здесь: Мальцев А. О научности теории Маркса.

Стихийные социальные силы, проявляющиеся независимо от нашей сознательной воли, а зачастую и неосознаваемые нами, являются тем самым объективными, не зависящими от нашего сознания. Именно они и составляют социальную материю. Если мы какому-либо пространству (каждой его точке) можем сопоставить некие социальные силы, действующие в определенном направлении, следовательно, существует социальное поле – так, как понимается понятие поля в физике. Пока что мы не можем измерять эти силы – не придумана ни методика, ни единица измерений. Однако можно твердо утверждать, что эти силы есть. Если мы прикладываем волевое усилие, чтобы изменить социум в нужном нам направлении, то какое-то время социальные изменения действительно могут идти в этом направлении. Однако траектория изменения будет все больше отклоняться в сторону. Причем сопротивление нашим усилиям будет зачастую не столько сознательное, вызванное, скажем, идеологическим противостоянием, то есть субъективное, сколько стихийное, вызванное обычным самосохранением или даже глупостью, несознательное, даже неосознанное, следовательно, объективное, не зависящее от нашего сознания.

Так большевики не желали признавать экономический детерминизм, в силу которого никакого социализма в России 1917 года быть не могло [Мальцев А. Чертова дюжина вопросов к современному марксизму], и вознамерились построить социалистическое общество в одной отдельно взятой стране. Все ресурсы страны были брошены на то, чтобы вопреки теории классического марксизма все-таки построить социализм в Советском Союзе – так и такими способами, как это осознавалось политическим руководством, а следом и широкими народными массами. Не экономика определяла политику и социальную организацию общества, а политика решительно вторгалась в экономику и пыталась подчинить ее себе.

Нет базиса социализма, следовательно, и сам социализм невозможен? Мы построим этот базис, опираясь только на внутренние ресурсы. Правда, для этого потребовалось ограбить крестьянство в процессе раскулачивания и коллективизации. Нет базиса социализма, а есть, наоборот, враждебное буржуазное окружение? Нет, следовательно, и прочного социалистического сознания в широких народных массах, а то социалистическое сознание, что воспитано революционной борьбой партии большевиков, находится под постоянной угрозой буржуазного перерождения? Начинается борьба с внутренним буржуазным перерождением коммунистической партии, периодические внутренние чистки ВКП(б), преграды для классово чуждой интеллигенции и льготы для рабочих при вступлении в КПСС. Вся история СССР это борьба с враждебным Западом, выливающаяся в периодические войны и постоянную борьбу разведок и контрразведок, поддержку освободительной борьбы стран третьего мира, а также мирового революционно-террористического движения и беспрецедентную гонку вооружений. Это волевые, то есть субъективные усилия правящей партии, а следом и всего советского народа.

Однако сразу же за революцией и победой в Гражданской войне в России начались процессы формирования новой общественно-экономической формации, абсолютно неосознаваемые большевиками. А если эти процессы и замечались, им давалось искаженное объяснение. Большевики, конечно, декларировали построение социализма, построение новой формации, следующей за капитализмом, но проблема в том, что научного описания этой новой формации не существовало. Откуда было взяться такому описанию, если Маркс с Энгельсом могли экспериментально наблюдать лишь опыт Парижской коммуны, опыт незрелый и нехарактерный для социализма? Так и возникло мнение о неантагонистическом характере новой формации – отсутствии эксплуатации при социализме. Это было, однако, не более чем благое пожелание.

Капитализм умирает в периодических и все более катастрофических кризисах перепроизводства. Новая формация возникает, преодолевая эти кризисы [Мальцев А. Ноосферная революция]. Частные капиталистические предприятия не выдерживают кризисов и массово разоряются. Выживают лишь те капиталисты, что объединили капиталы и создали монополии.

Это не прихоть – это жестокая (объективная) необходимость. Альтернатива – полное разорение.

Так капиталисты из частных собственников становятся менеджерами, управляющими объединенным общественным капиталом различных АО, ЗАО и ООО. Монополии (впервые в истории) достаточно богаты, чтобы создать научно-исследовательские институты. И опять же это не прихоть, а жесткое (объективное) требование конкурентной борьбы – модернизируй производство, иначе отстанешь в гонке.

Так зарождается и возникает новое постиндустриальное общество, основанное на общественной собственности акционерных обществ и новом способе производства – производстве знаний и информации. При полном своем развитии это общество создает современное западное социальное государство, общество двух третей, где полностью устранена бедность. Это и есть социализм, если понимать под социализмом конкретно общественно-экономическую формацию, следующую за капитализмом, а не нечто абстрактно-морализаторское. Классы и классовые противоречия, впрочем, не исчезают – они лишь принимают новые формы.

Осознавали ли большевики эти процессы? Никоим образом. Научно-техническая революция лишь разгоралась. Впереди была революция в физике, впереди был расцвет авиации и телевидения, а о космосе и компьютерах пока лишь мечтали. Пока же большевики мыслили в терминах «диктатуры пролетариата» и, якобы, отсутствия при социализме эксплуатации. Но, вознамерившись построить социализм, они должны были построить его материально-техническую базу, то есть провести индустриализацию страны. Индустриализация была нужна и для армии – буржуазный Запад оставался враждебен Советскому Союзу. А индустриализация, и военное противостояние в ХХ веке немыслимо без научно-технического прогресса. Начался процесс массового создания конструкторских и проектных бюро, научно-исследовательских институтов – первая, мануфактурная фаза Научно-технической революции. Революция в базисе вызывала революцию в надстройке и процесс формирования новой общественной формации.

Это объективные процессы. Вы вольны, взяв власть, не ставить цель построения социализма. Это субъективный выбор. Но раз уж вы такую цель поставили и начали реализовывать, то дальше объективно, независимо от ваших личных предпочтений, вы попадаете в цепочку социальных изменений: индустриализация – создание массовых научно-исследовательских институтов – формирование класса управленцев и класса инженеров. Так Советский Союз совершил формационный переход в постиндустриальное общество, его первую, мануфактурную фазу.

Именно поэтому буржуазная Европа потерпела сокрушительное поражение в войне с Германией, а СССР смог победить фашизм – Советский Союз обладал формационным преимуществом перед остальным миром. В те годы только три страны обладали этим преимуществом – СССР, США (после реформ Рузвельта) и Германия – только эти страны перешли к планированию экономики и социальной поддержке широких народных слоев, а потому не боялись кризисов перепроизводства. Вопрос победы в войне решался исключительно между этими тремя странами. Остальные играли роль статистов. В этом смысле и экспансия фашизма, и последующая обратная экспансия большевизма подобны бонапартовским войнам. Это волна революционных войн, когда страны, вырвавшиеся вперед в социально-экономическом смысле, максимально используют свое преимущество для экспансии. Посмотрите – даже США, которые больше оборонялись, прибрали к рукам всю Британскую империю, низведя Англию на роль своего сателлита. Формационное преимущество было максимально отработано вырвавшимися странами.

Но возникновение новой формации не исчерпывается ускорением научно-технического прогресса и военной экспансией. Главный социальный эффект проявляется в возникновении новых классов – элитарного (номенклатуры, менеджеров) и пролетарского (инженеров и ученых). А потому во внутренней борьбе фракций в партии большевиков победила группировка, наиболее полно отражающая интересы вновь возникающего класса номенклатуры. Такой результат был предопределен объективным ходом Истории. Те фракции большевиков, которые стремились установить власть рабочего класса или даже достичь бесклассового общества и всеобщей демократии, не могли не проиграть. Победить должна была группировка, которая только декларировала власть рабочего класса, а реально устанавливала власть номенклатуры – к власти пришел И. Сталин.

Впрочем, полноценное функционирование новой формации возможно только в том случае, когда учитываются интересы и нового пролетариата – класса Инженеров и ученых, иначе пролетарский класс становится могильщиком элиты. Новый возникающий элитарный класс номенклатуры (менеджеров), как и ранее класс буржуазии, сохраняет прогрессивность лишь в процессе возникновения новой формации и теряет прогрессивность, как только формация обретает свои основные черты. Класс достигает своих целей. Новый способ производства и новые общественные отношения созданы. Власть взята. Далее социальное творчество этого класса не имеет прогрессивного значения для человечества. Оно становится консервативным и направлено на сохранение захваченных социальных позиций. Класс, с точки зрения Истории, становится отработанным материалом, балластом. Класс становится реакционным.

С этого момента прогрессивность, как эстафетная палочка, переходит к новому пролетариату, к инженерно-техническим, научным и информационным работникам. Именно трудом нового пролетариата эта новая формация развивается до своего максимального предела, раскрывает все свои возможности. А потому пролетариат вступает в конкурентную борьбу с элитой, требуя признания своих прав и справедливого вознаграждения за труд. Новая элита создает новый пролетариат. Новый пролетариат становится могильщиком этой элиты.

Процесс этот протекает стихийно и зачастую неорганизованно – возникают не столько структурированные политические организации, сколько аморфное общественное мнение. Хотя подпольные антисоветские кружки возникали в Советском Союзе в 70-е годы как грибы, они не смогли сломить политическую систему. Кружок субъективен. Он создается отдельными людьми и зависит от колебаний их воли. Кружок можно уничтожить, а его членов – пересажать. В отличие от кружка, общественное мнение не имеет видимого автора. Оно как поле размазано по социуму и не зависит от отдельного человека. В этом смысле оно объективно. И действие общественного мнения выражается не в листовках или политической демонстрации, как это было бы с кружком, а в том, что падает производительность инженерного труда, в том, что инженеры перестают творчески работать и гонят халтуру, в том, что граждане Советского Союза перестают считать это государство своим и начинают преклоняться перед заграницей.

К тому же номенклатура в СССР искаженно осознавала процессы формирования новой формации и не желала признавать права инженеров. Правящая верхушка декларировала власть рабочего класса, инженеры же не признавались за класс и политически подавлялись на всем протяжении истории СССР. Направление научного и инженерного творчества определялось не инженерами, исходя из объективной логики научного поиска, а правящей номенклатурой из конъюнктурных, субъективных политических соображений. Это и было одной из главных причин отставания СССР в научно-технической гонке и последовавшего развала Союза.

Как видите, героическая попытка волевого давления на Вселенную, предпринятая в ХХ веке большевиками, имела совсем не тот результат, который предполагалось достигнуть. Идея, на которой строился большевизм – сознательного управления Историей – оказалась нереализованной по той причине, что марксизм-ленинизм неверно представлял себе социальную реальность, а потому не мог учесть стихийные движения социальной материи.

Можно привести и другой пример глобального провала волевых усилий некоторых определяющих социальных групп.

Переход к новой общественной формации произошел в России после 1917 года, в США после реформ Рузвельта в 1933 году, в Германии после прихода к власти Гитлера, в остальной Европе и Японии – после 1945 года. Именно революционные войны между Россией, Германией и США и определили лицо мира. Сначала СССР вместе с США сокрушили Германию, потом началась Холодная война между ними.

Военно-экономическое противостояние между СССР и США выливалось в идеологическое противостояние и искаженно изображалось как борьба двух формаций – капитализма и социализма. СССР прикрывался ложно понятой всемирно-исторической миссией рабочего класса и искусственно поддерживал высокие (на фоне зарплаты инженеров) доходы рабочих, впрочем, меньшие, чем доходы номенклатуры. США и Западная Европа прикрывались консервативными идеалами индивидуальной свободы и частного предпринимательства и создавали общество двух третей, то есть общество с ликвидированной бедностью, где поддерживаются высокие доходы среднего класса, хотя и меньшие, чем доходы высшего менеджмента.

Впрочем, отметим факт – положение нового пролетариата (инженеров и ученых) было несравненно лучше в Западной Европе, чем в Советском Союзе. Что и предопределило отставание СССР и его последующий крах.

Но с исчезновением с исторической арены Советского Союза, а вместе с этим и идеологического противостояния между СССР и США, западная элита решила, что высокие доходы среднего класса являются излишними. Началась массированная атака монетаризма на кейнсианство. Производственные мощности стали выводиться из Европы в страны третьего мира – туда, где исторически не сложилась высокая стоимость рабочей силы и развитые социальные гарантии. Доходы трудящихся в Европе упали, доходы трудящихся в странах третьего мира выросли не пропорционально тому объему производства, что был туда переведен. Произошла скрытая ревизия реформ Рузвельта. Кризис не замедлил разразиться [Мальцев А. Выводы из кризиса – глобальное кейнсианство]. Это означает провал глобальной либеральной политики. Постиндустриальное общество обладает такой мощной экономикой, что для того, чтобы потребить произведенные товары, необходимы высокие доходы широких народных слоев – необходимо общество двух третей. Бедность должна быть уничтожена. В противном случае экономику накрывает кризис неплатежей. Именно об этом Маркс и писал – капитализм закончится в результате кризисов.

В современном мире нельзя безнаказанно снижать доходы широких народных слоев – мы попадем в ситуацию капиталистического кризиса неплатежей, что грозит полным уничтожением цивилизации.

Как видите, субъективные факторы играют важную роль в Истории. Наличие в нужный момент решительного политика, который ясно представляет себе возникшие возможности, реально переводит развитие на другой путь. Не окажись в 1917 году в Петрограде В. Ленина – не было бы Октябрьской революции. А тогда и история России была бы существенно другой. Не проведи Рузвельт свои реформы в 1933 году, США не вышел бы из кризиса на новый формационный уровень, а тогда и исход Второй мировой мог бы быть совсем другим.

Однако волевой импульс такого политика (или даже целой партии политиков) не может однозначно определять направление развития. Даже если такой политик и представляет себе некоторые возникшие возможности, пусть даже эти возможности и являются откровением для окружающих, однако он не представляет себе весь комплекс социальных эффектов, вызываемых к жизни его волевым усилием – хотя бы в силу недостаточного развития науки. Но даже, если бы мы могли учесть все эффекты, и в этом случае вектор социального развития, направляемый нашей волей, будет постоянно отклоняться в сторону спонтанными, стихийными, неконтролируемыми действиями социальных масс.

Здесь существует примерно такое же соотношение между субъективным и объективным, как и в физике. Скажем, невозможно предсказать поведение одного отдельно взятого электрона. Вот электрон летит на дифракционную решетку. Мы в принципе не можем предсказать его дальнейшую траекторию. Можем указать лишь вероятность его движения в том или ином направлении. (Еще в 1977 году Р. С. Нахмансон из Института физики полупроводников Сибирского отделения АН СССР выступил с предложением экспериментальной проверки наличия разума в микромире, смотрите Нахмансон Р.С., "Физическая интерпретация квантовой механики" / УФН, 2001, том 171, № 4, стр. 441-444. и "Есть ли разум в микромире?" / журнал "Химия и жизнь", 1982, № 4, стр. 81) И лишь набирая большой экспериментальный материал и выводя статистические закономерности, мы можем вывести объективные законы.

Аналогично и в социологии. Все социологические методики, приближенные к отдельному человеку или занимающиеся малыми группами, субъективны, если не сказать идеалистичны. В равной мере и психология, занимающаяся отдельным человеком, является в значительной мере субъективной наукой. Но чем больше объем социума, который мы исследуем, тем точнее выполняются статистические закономерности, и тем более объективной становится социология. Отдельный человек субъективен, его действия подвержены колебаниям его воли. Некоторые особо сознательные индивиды, скажем йоги, способны даже вмешиваться в биохимию своего организма. Классы и партии объективны, поскольку действия индивидуумов, составляющих класс, статистически усредняются и из набора индивидуальных интересов и стремлений вычленяются статистические классовые интересы и стремления.

А потому можно, конечно, представить себе партию, сознательно управляющую историей и пытающуюся изменить ее объективный ход, то есть то направление социального развития, которое протекало бы стихийно, в отсутствие управляющего субъекта. Так большевики отступили от объективного хода Истории и вознамерились совершить социальный скачок. При этом они упирали на то, что обладают партией нового типа, то есть высокосознательной революционной партией, вооруженной передовой социальной теорией, а потому вполне могут сознательно формировать социальную реальность.

Не будем отрицать такую возможность принципиально – марксизм действительно был (и остается) самой разработанной макросоциологической теорией. Однако вопросы возникновения и развития социализма (постиндустриального общества) не были разработаны и в марксизме. А потому нарастающая бюрократизация управления (снижение демократизма управленческого аппарата) могла казаться В.Ленину досадной случайностью, хотя и осознавалась им как реальная опасность, тогда как это был объективный процесс становления класса номенклатуры. К тому же большевики стали правящей партией и, как следствие, значительно увеличили свою численность. А потому высокосознательный кадровый состав революционеров был значительно разбавлен. Пусть даже в партию вступали рабочие, воевавшие в Гражданской войне – все равно они вступили в партию только теперь, когда она стала правящей, и не торопились вступать до революции или в разгар Гражданской войны, когда вопрос победы еще не был решен [Мальцев А. И сегодня мы живем в завтрашнем дне вчерашнего]. А раз сознательность правящей партии снизилась, следовательно, и стихийность (объективность) социальных процессов, в том числе и в самой правящей партии, возросла.

Таким образом, на провал социального эксперимента, затеянного большевиками, повлияло как недостаточное развитие социальной теории, которой пользовались большевики, то есть неверное представление о направлении развития социальных процессов, так и недостаточная сознательность того субъекта, что руководил социальным развитием Советского Союза, то есть самой партии большевиков. Это и предопределило нарастающий ком неучтенных социальных эффектов, который похоронил под собой и КПСС и Советский Союз в целом.

Нарочито объективистская социальная стратегия, когда социальный субъект сам прогресс не подстегивает, а только лишь устраняет препятствия, возникшие на пути прогресса, представляется более оправданной. В этом случае усилия государства и политических партий должны быть направлены на подчистку хвостов, на решение самых старых в формационном смысле социально-экономических проблем, которые давно должны были быть решены, но по каким-то причинам остались нерешенными и превратились в тормоз общего социального развития. В отличие от только лишь возникающих проблем, с которыми столкнулись большевики, нерешенные в прошлом проблемы, как правило, хорошо описаны, а потому мы вполне можем учесть социальные эффекты, связанные с этими проблемами. И именно здесь мы можем осознанно приложить нашу социальную волю.

В оглавление