Сегодняшний кризис марксизма имеет исходной причиной ошибочную гносеологию, которой придерживались Маркс и Энгельс. Впрочем, говорить об ошибочности гносеологии марксизма можно в том и только в том случае, если мы полагаем марксизм наукой. И лишь то, что сами Маркс-Энгельс (а тем более их последователи) считали свою концепцию научным социализмом (научным коммунизмом), дает основания для утверждения об ошибочности их гносеологии.

Основное гносеологическое утверждение марксизма «практика – критерий истины» было высказано не позднее 1845 года [1]. Но если для разработки материализма как философской концепции такое утверждение и приемлемо, то применение его для обоснования научности марксизма довольно дискуссионно. Познание включает в себя не только научное в современном смысле познание. Многие тысячелетия своей истории человек познавал действительность, совершенно не имея никакого представления о науке. И хотя еще в Древней Греции появились ученые, с сегодняшней точки зрения их познание научным не являлось, да и назывались они натурально философами, а не учеными. Для Энгельса очень характерно, что под научной теорией он понимает философию: «если теоретики являются полузнайками в области естествознания, то современные естествоиспытатели фактически в такой же мере являются полузнайками в области теории, в области того, что до сих пор называлось философией» [2]. Позиция высказана вполне отчетливо – естествоиспытатели (физики в частности) не являются теоретиками (даже если они занимаются теоретической физикой, но не философией), а такими теоретиками (даже и для физики) являются философы. Сходным образом Маркс характеризует Фейербаха: «Подвиг Фейербаха заключается … в основании истинного материализма и реальной науки, поскольку общественное отношение “человека к человеку” Фейербах также делает основным принципом теории» [3]. То есть Фейербаха Маркс считает именно ученым, а не философом. Подобный архаичный подход смешения науки и философии вообще характерен для европейского мышления. Вспомните, доктора наук называются на Западе докторами философии – эта практика осталась со времен глубокого средневековья.

Философская позиция марксизма вырабатывалась в спорах с идеализмом Гегеля и гегельянцев: «Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [4]. Именно общественная жизнь в первую очередь интересовала Маркса, а потому он и критикует Фейербаха за то, что тот в области общественных явлений остался идеалистом: «предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой.» [5].

Для Маркса очень характерен упор на революционную практику: «Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика.» [6]. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его.»[7]. Рассматривая соотношение науки и практической деятельности, Энгельс отдает приоритет практике, вот из истории науки: «Итак, уже с самого начала возникновение и развитие наук обусловлено производством.» [8]. «Когда после темной ночи средневековья вдруг вновь возрождаются с неожиданной силой науки, начинающие развиваться с чудесной быстротой, то этим чудом мы опять-таки обязаны производству.» [9].

Энгельс отмечает, что только в Новое время появляется современная наука: «Можно сказать, что собственно систематическая экспериментальная наука стала возможной лишь с этого времени.» [10]. Он определяет первый этап новой науки, как по его мнению экспериментальной, до-теоретической науки (вспомните – теоретическую физику за теорию Энгельс не признавал, поскольку она не являлась философией): «Великое творение Коперника, в котором он /…/ бросил вызов церковному суеверию. С этого времени исследование природы по существу освободилось от религии /…/ Первый период нового естествознания заканчивается – в области неорганического мира – Ньютоном. Это – период овладения наличным материалом. В области математики, механики и астрономии, статики и динамики он дал великие достижения, особенно благодаря работам Кеплера и Галилея, выводы из которых были сделаны Ньютоном.» [11]. Следом за первым (чисто эмпирическим) этапом наступило время подлинной теории: «Но около этого самого времени эмпирическое естествознание достигло такого подъема и добилось столь блестящих результатов, что не только стало возможным полное преодоление механической односторонности XVIII века, но и само естествознание благодаря выявлению существующих в самой природе связей между различными областями исследования (механикой, физикой, химией, биологией и т.д.) превратилось из эмпирической науки в теоретическую, становясь при обобщении полученных результатов системой материалистического познания природы.» [12]. Таким образом, Энгельс отождествляет теоретическую науку (философию) с системой материалистического познания. Эта система рождается в борьбе с идеализмом: «Ведь дело идет тут отнюдь не о простом отбрасывании всего идейного содержания этих двух тысячелетий, а о критике его, о вышелушивании результатов, добытых в рамках ложной, но для своего времени и для самого хода развития неизбежной идеалистической формы, из этой преходящей формы.» [13]. Так Энгельсом описывается эволюция возникновения современной науки в «Диалектике природы».

Подобная эволюция описана им и в «Людвиге Фейербахе», хотя акценты расставлены несколько по-другому. Если современная наука рождается в борьбе с идеализмом, то основным вопросом становится соотношения мышления и бытия. «Но вопрос об отношении мышления к бытию имеет еще и другую сторону: как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называется вопросом о тождестве мышления и бытия» [14]. Здесь Энгельс обращает внимание на познаваемость мира и опять подчеркивает значение практики: «Но рядом с этим существует ряд других философов, которые оспаривают возможность познания мира, или, по крайней мере, исчерпывающего познания. К ним принадлежат среди новейших философов Юм и Кант, и они играли очень значительную роль в развитии философии. Решающее для опровержения этого взгляда сказано уже Гегелем, насколько это можно было сделать с идеалистической точки зрения. Добавочные материалистические соображения Фейербаха более остроумны, чем глубоки. Самое же решительное опровержение этих, как и всех прочих, философских вывертов заключается в практике, именно в эксперименте и в промышленности. Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими «вещами в себе», пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым «вещь в себе» превращалась в вещь для нас, как например, ализарин, красящее вещество марены, которое мы теперь получаем не из корней марены, выращиваемой в поле, а гораздо дешевле и проще из каменноугольного дегтя.» [15].

Впрочем, данный аргумент Энгельса является довольно слабым опровержением кантовской «вещи в себе». И взгляд Канта, и взгляд Энгельса совпадают в том, что оба допускают все более точное и полное знание о природе. Разница в том, что Энгельс полагает – предела уточнения нашего знания нет, а Кант в этом сомневается. Но синтез ализарина (C₁₄H₈O₄) на самом деле не опровергает сомнения Канта, поскольку, хотя мы действительно искусственно синтезировали ализарин, но мы синтезировали его из уже готовых кирпичиков. Атомы углерода, водорода и кислорода были даны нам как исходное сырье. Мы их не создавали. Таким образом, хотя сам по себе ализарин перестал быть вещью в себе и стал вещью для нас, но проблему «вещи в себе» это не решает, поскольку такой вещью вместо ализарина стали атомы углерода, водорода и кислорода, создать которые во времена Энгельса было невозможно. По мере нашего познания проблема «вещи в себе» не исчезает, а лишь сдвигается вглубь материи. А потому полностью сомнение Канта будет преодолено в том лишь случае, когда мы окажемся способны создать с нуля новое пространство-время, и в этом новом пространстве-времени создать новую Вселенную. Однако знания современной физики еще очень и очень далеки от такого уровня. К тому же, как утверждает диалектика, материя вечна, т.е. неуничтожима и несоздаваема, а если это так, то рано или поздно мы в своем познании упремся в некие объекты (субъекты), создать которые принципиально не сможем. Впрочем, утверждение о вечности материи является всего лишь аксиомой. При сегодняшнем уровне наших знаний ни позиция Энгельса, ни позиция Канта не являются доказуемыми, а потому выбор любой из них является вопросом личного выбора конкретного исследователя. Отсюда и возникают две до недавнего времени наиболее распространенные среди ученых философские позиции: агностицизма (позитивизма) и объективного материализма.

Тем не менее во времена Маркса–Энгельса развитие философии действительно пришло к материализму. Борьба со схоластической средневековой религиозной философией, связанная с борьбой за политическое и социальное освобождение, закономерно приводила к атеизму и материализму. В том же направлении философию толкала развивающаяся капиталистическая промышленность: «в продолжение этого длинного периода, от Декарта до Гегеля и от Гоббса до Фейербаха, философов толкала вперед отнюдь не одна только сила чистого мышления, как они воображали. Напротив. В действительности их толкало вперед главным образом мощное, все более быстрое и бурное развитие естествознания и промышленности. У материалистов это прямо бросалось в глаза. Но и идеалистические системы все более и более наполнялись материалистическим содержанием и пытались пантеистически примирить противоположность духа и материи. В гегелевской системе дело дошло, наконец, до того, что она и по методу, и по содержанию представляет собой лишь идеалистически на голову поставленный материализм.» [16].

Таким образом практика является и источником (побудительным мотивом) познания, и критерием его истинности. А вершиной методики познания является не наука (не естествознание, не натурфилософия), т.е. не научное познание, а материализм – система материалистического познания природы. Наука же (в особенности наука XVII – XVIII веков) – лишь этап в развитии этой системы познания. Это в равной степени относится и к материализму, если он остался метафизическим, не освоил диалектики: «Материализм прошлого века был преимущественно механическим, потому что из всех естественных наук к тому времени достигла известной законченности только механика.» [17]. «Вторая своеобразная ограниченность этого материализма заключалась в неспособности его понять мир как процесс, как такую материю, которая находится в непрерывном историческом развитии. Это соответствовало тогдашнему состоянию естествознания и связанному с ним метафизическому, то есть антидиалектическому, методу философского мышления.» [18]. «И в самом деле, если до конца прошлого столетия естествознание было преимущественно собирающей наукой, наукой о законченных предметах, то в нашем веке оно стало в сущности упорядочивающей наукой, наукой о процессах, о происхождении и развитии этих предметов и о связи, соединяющей эти процессы природы в одно великое целое.» [19], «диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача в той и в другой области заключается не в том, чтобы придумывать связи из головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах. За философией, изгнанной из природы и из истории, остается, таким образом, еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика.» [20]. А отсюда и идет отказ Маркса–Энгельса от диалектических спекуляций. Как пишет Энгельс, Маркс не пользовался диалектикой для каких-либо спекулятивных доказательств: «Таким образом, называя этот процесс отрицанием отрицания, Маркс и не помышляет о том, чтобы в этом видеть доказательство его исторической необходимости. Напротив: после того как он доказал исторически, что процесс этот отчасти уже действительно совершился, отчасти ещё должен совершиться, только после этого Маркс характеризует его к тому же как такой процесс, который происходит по определённому диалектическому закону. Вот и всё.» [21].

Более подробно схему развития философии материализма рисует Карл Маркс: «французское Просвещение XVIII века и в особенности французский материализм были борьбой не только против существующих политических учреждений, а вместе с тем против существующей религии и теологии, но и открытой, ясно выраженной борьбой против метафизики XVII века и против всякой метафизики, особенно против метафизики Декарта, Мальбранша, Спинозы и Лейбница. Философия была противопоставлена метафизике, подобно тому как Фейербах при своем первом решительном выступлении против Гегеля противопоставил трезвую философию пьяной спекуляции. Метафизика XVII века, побитая французским Просвещением и в особенности французским материализмом XVIII века, пережила свою победоносную и содержательную реставрацию в немецкой философии и особенно в спекулятивной немецкой философии XIX века. После того как Гегель гениально соединил её со всей последующей метафизикой и немецким идеализмом и основал метафизическое универсальное царство, наступлению на теологию снова, как и в XVIII веке, соответствовало наступление на спекулятивную метафизику и на всякую метафизику вообще. Она будет навсегда побеждена материализмом, достигшим теперь благодаря работе самой спекуляции своего завершения и совпадающим с гуманизмом.» [22].
«Существуют два направления французского материализма: одно ведет свое происхождение от Декарта, другое – от Локка. /…/ Первый, механистический материализм вливается во французское естествознание в собственном смысле слова. /…/ Нам нет надобности входить в подробное рассмотрение французского материализма, ведущего своё происхождение непосредственно от Декарта; точно так же нам незачем останавливаться на французской школе Ньютона и на развитии французского естествознания вообще.
Заметим поэтому лишь следующее: В своей физике Декарт наделил материю самостоятельной творческой силой и механическое движение рассматривал как проявление жизни материи. Он совершенно отделил свою физику от своей метафизики. В границах его физики материя представляет собой единственную субстанцию, единственное основание бытия и познания.
Механистический французский материализм примкнул к физике Декарта в противоположность его метафизике. Его ученики были по профессии антиметафизики, а именно – физики. /…/
Метафизика XVII века, главным представителем которой во Франции был Декарт, имела со дня своего рождения своим антагонистом материализм. Материализм выступил против Декарта в лице Гассенди /…/ Другого противника картезианская метафизика встретила в лице английского материалиста Гоббса. /…/ низвержение метафизики XVII века может быть объяснено влиянием материалистической теории XVIII века лишь постольку, поскольку само это теоретическое движение находит себе объяснение в практическом характере тогдашней французской жизни.» [23].
«Метафизика XVII века ещё заключала в себе положительное, земное содержание (вспомним Декарта, Лейбница и др.). Она делала открытия в математике, физике и других точных науках, которые казались неразрывно связанными с нею. Но уже в начале XVIII века эта мнимая связь была уничтожена. Положительные науки отделились от метафизики и отмежевали себе самостоятельные области. Всё богатство метафизики ограничивалось теперь только мысленными сущностями и божественными предметами, и это как раз в такое время, когда реальные сущности и земные вещи начали сосредотачивать на себе весь интерес. /…/
Человеком, теоретически подорвавшим всякое доверие к метафизике XVII века и ко всякой метафизике вообще, был Пьер Бейль. Его оружием был скептицизм, выкованный из волшебных формул самой метафизики. Он сам исходил на первых порах из картезианской метафизики.» [24].
«Настоящий родоначальник английского материализма и всей современной экспериментирующей науки – это Бэкон. Естествознание является в его глазах истинной наукой, а физика, опирающаяся на чувственный опыт, – важнейшей частью естествознания. Анаксагор с его гомеомериями и Демокрит с его атомами часто приводятся им как авторитеты. Согласно его учению, чувства непогрешимы и составляют источник всякого знания. Наука есть опытная наука и состоит в применении рационального метода к чувственным данным. /…/ У Бэкона, как первого своего творца, материализм таит ещё в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития.» [25]. «Гоббс систематизировал Бэкона, но не дал более детального обоснования его основному принципу – происхождению знаний и идей из мира чувств.» [26]. «Непосредственный ученик и французский истолкователь Локка, Кондильяк, немедленно направил локковский сенсуализм против метафизики XVII века. Он доказал, что французы с полным правом отвергли эту метафизику как неудачный плод воображения и теологических предрассудков. Он опубликовал опровержение систем Декарта, Спинозы, Лейбница и Мальбранша.» [27]. «О Вольнее, Дюпюи, Дидро и других, а равно и о физиократах нам нет надобности говорить, после того как мы, с одной стороны, выяснили двойное происхождение французского материализма от физики Декарта и английского материализма, а с другой стороны – установили противоположность французского материализма метафизике XVII века, метафизике Декарта, Спинозы, Мальбранша и Лейбница. Немцы могли заметить эту противоположность только после того, как сами вступили в борьбу со спекулятивной метафизикой.
Как картезианский материализм вливается в естествознание в собственном смысле слова, так другое направление французского материализма вливается непосредственно в социализм и коммунизм.» [28].

Ну а поскольку критерием истины является практика, поскольку развитие человеческой практики приводит к развитию промышленности и науки, поскольку это, в свою очередь, приводит к развитию философского материализма, поскольку теоретическим осмыслением полученных человечеством знаний является диалектическая философия (теория по словам Энгельса), в противоположность метафизической эмпирике отдельных наук, постольку подлинной наукой, подлинным механизмом познания природы и общества является система диалектико-материалистического познания, а полученная с помощью такой системы теория коммунизма (социализма) является научным коммунизмом (социализмом). Такова логика Маркса–Энгельса, и отсюда идет квалификация их теории как научной.

Однако такой взгляд на гносеологию порождает проблемы для самого марксизма. Возьмем проблему Октябрьской революции 1917 года как социалистической – одна из основных дискутируемых проблем в современном марксизме. Когда на какой-нибудь дискуссионной марксистской площадке утверждаешь, что революция эта была незрелой, базис социализма в стране отсутствовал, а потому в то время правы были не большевики, ринувшиеся вводить военный коммунизм, что стало одной из причин гражданской войны (продразверстка дала солдат Белой армии, до нее в Ледяном походе капитаны шли рядовыми, т.е. офицерские полки возникли из-за того, что крестьянство Белых не поддерживало), а правы были меньшевики, уже в 1917 году настаивавшие на такой организации экономики, что фактически позднее была введена большевиками в виде НЭПа, но уже только после экономической разрухи, вызванной военным коммунизмом, и крестьянских восстаний. К тому же эта организация экономики и политики в точности соответствовала действующей в то время (в 1917 году) программе-минимум РСДРП. То есть Октябрьская революция была ошибочной, ложной. То в ответ на такие аргументы довольно часто получаешь утверждение, что Революция была осуществлена практически, власть удалось захватить и удержать, а впоследствии это привело к практическому построению социализма. И если революция осуществлена практически, то уже тем самым она не может быть ложной. На этом дискуссия заканчивается. Чтобы снова возникнуть через некоторое время на том же уровне. Эта сказка про белого бычка может продолжаться до бесконечности, ну или до того момента, пока бычок не упадет.

Фактически этот гносеологический принцип марксизма (практика – критерий истины) ведет к оправданию любого практического действия, каким бы волюнтаристским это действие ни являлось. Во всяком случае – оправданию до того момента, пока не выявятся негативные побочные последствия волюнтаризма. А после того, как побочные негативные последствия выявились, возникает проблема цены, оправданности жертв для конечного (и гипотетического пока) построения коммунизма. И пока идет дискуссия оправданности жертв, то есть ложности или истинности исходного действия, вызвавшего эти жертвы, производится новое истинное (т.е. практическое и волюнтаристское) действие, побочные последствия которого (новые жертвы) выявятся опять-таки лишь через некоторое время. Возникает что-то вроде революционного велосипеда, который может не падая двигаться вперед только до тех пор, пока движется. Когда же велосипед все-таки падает (СССР разрушается на практике), это вовсе не служит в глазах многих «марксистов» аргументом в пользу ложности Октябрьской революции и необходимости пересмотра (усложнения) исходной теории – поскольку они практически заняты классовой борьбой, а потому их действия являются истинными, и они (в этом не может быть никакого, следовательно, сомнения) безусловно восстановят Советский Союз заново. Как в известном анекдоте про пальму, прапорщика и обезьяну: «Что тут думать? Трясти надо!». Так и хочется добавить – практически трясти.

Гносеологический принцип марксизма «практика – критерий истины» хотя и может являться гносеологическим принципом материалистической философии, но его совершенно недостаточно для любой научной концепции. Практика – слишком размытое понятие, чтобы на нем можно было строить науку в современном понимании.

Принципы современной науки (научная революция XVII века) были развиты в трудах Галилея, Бэкона, Декарта, Гассенди и Ньютона. Именно тогда был разработан метод экспериментальной науки – для того чтобы установить истину, нужно поставить научный эксперимент, дающий повторяющиеся результаты и подтвержденный независимыми опытами других исследователей. Но экспериментальная наука становится завершенной спекулятивной теоретической наукой уже в руках Ньютона, разработавшего неизвестный ранее (и невозможный для философов) метод математической спекуляции – на сегодня нет ни одной численно измеряемой философской концепции. Все концепции сугубо качественные.

Характерно, что Маркс, описывая развитие материалистической науки, Ньютона даже не упоминает, хотя и говорит о его французской школе: «нам незачем останавливаться на французской школе Ньютона» [29]. Точно также Маркс не упоминает Галилея, как и Энгельс в «Анти-Дюринге».

В «Диалектике природы» Энгельс Галилея упоминает: «открыл … закон падения» [30], «физика окончательно обособляется от химии» [31], «Это – период овладения наличным материалом. В области математики, механики и астрономии, статики и динамики он дал великие достижения, особенно благодаря работам Кеплера и Галилея, выводы из которых были сделаны Ньютоном» [32], «притяжение Земли возрастает, вместо того, чтобы оставаться равным самому себе, как предполагает закон падения Галилея. Тем не менее, этот закон всё ещё продолжают преподавать без соответствующих оговорок!» [33], – это все упоминания Галилея в «Диалектике…».

В «Анти-Дюринге» Энгельс упоминает Ньютона три раза: «Кант начал свою научную деятельность с того, что он превратил Ньютонову солнечную систему … в исторический процесс.» [34]. «Так и у Гегеля господствовало представление о природе … с вечными небесными телами, как учил Ньютон» [35]. Наконец, цитата Дюринга (Фурье о Ньютоне) [36]. В «Диалектике природы» Энгельс упоминает Ньютона неоднократно, но посмотрите, как именно. Во введении: «В конце этого периода, отмеченного именами Ньютона и Линнея… Ньютон сформулировал их… притяжение, напыщенно названное Ньютоном всеобщим тяготением… Ньютон завершает этот период постулатом божественного первого толчка… первая брешь в этом окаменелом воззрении на природу была пробита не естествоиспытателем, а философом. В 1755 г. появилась «Всеобщая естественная история и теория неба» Канта. Вопрос о первом точке был устранен; Земля и вся солнечная система предстали как нечто ставшее во времени. Как бы подавляющее большинство естествоиспытателей не ощущало того отвращения к мышлению, которое Ньютон выразил предостережением: физика, берегись метафизики! – то они должны были бы уже из одного этого гениального открытия Канта извлечь такие выводы, которые избавили бы их от бесконечных блужданий по окольным путям и сберегли бы колоссальное количество потраченного в ложном направлении времени и труда.» [37]. И далее: «Исаак Ньютон много занимался на старости лет толкованием Откровения Иоанна» [38], «объясняет вместе с Ньютоном описываемый этой планетой эллипс» [39], «Ньютон оставил ему еще “первый толчок”» [40], «Лейбниц – основатель математики бесконечного, по сравнению с которым индуктивный осел Ньютон является испортившим дело плагиатором» [41], «Ньютон теоретически установил сплюснутость земного шара» [42], «потребность энциклопедически резюмировать все естествознание старой ньютоно-линнеевской школы, и за это дело взялись два гениальнейших человека – Сен-Симон (не закончил) и Гегель.» [43], «дифференциальное и интегральное исчисление … Ньютоном и Лейбницем» [44], «Ньютоновское притяжение и центробежная сила – пример метафизического мышления… Ньютоновское тяготение. Лучшее, что можно сказать о нем, это – что оно не объясняет, а представляет наглядно современное состояние движения планет… Ньютоновский параллелограмм сил в солнечной системе истинен, в лучшем случае, для того момента, когда кольца отделяются, потому что вращательное движение приходит здесь в противоречие с собой, выступая, с одной стороны, в виде притяжения, а с другой – в виде тангенциальной силы. Но лишь только отделение совершилось, движение опять является единым.» [45], «Первое, наивное воззрение обыкновенно правильнее, чем позднейшее, метафизическое. Так, уже Бэкон говорил (а после него Бойль, Ньютон и почти все англичане), что теплота есть движение.» [46], «Гегель … например, когда он выдвигает против Ньютона практикуемое живописцами смешивание красок.» [47].

Итак, в своих основных работах, в которых Маркс–Энгельс анализируют эволюцию и возникновение современной науки, Галилея они практически не рассматривают, как и физику Декарта, а Ньютона и Декарта рассматривают лишь как метафизиков, чью метафизику надо преодолеть, переходя к диалектике. За точку возникновения современной науки Маркс–Энгельс берут эмпиризм Бэкона, хотя надо было бы сослаться и на эмпиризм Галилея, а до него на более ранний эмпиризм Леонардо да Винчи. Первым современным ученым (натуральным философом, физиком) считается все-таки Галилей, а вовсе не Бэкон. Характерно, что учеными и теоретиками Маркс–Энгельс называют Бэкона, Фейербаха и Канта, которые были все-таки не учеными (не философами-натуралами), а просто философами. Происходит отождествление науки и философии. И хотя Ф. Энгельс, вообще говоря, упоминает, что из философии вырастает наука, то есть наука представляет собой новый, более высокий уровень по сравнению с философией: «За философией, изгнанной из природы и из истории, остается, таким образом, еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика.» [48], но он не до конца понимает, что из философии уже выделилась теоретическая и экспериментальная физика, а в процессе такого выделения были разработаны современные принципы научности – принципы, которым Маркс–Энгельс и построенная ими концепция уже не соответствуют. Так Энгельс ставит в пример физикам небулярную гипотезу Канта, называя ее гениальным открытием, хотя это была всего лишь гипотеза. К тому же это была гипотеза Канта-Лапласа – к виду, приемлемому для физиков, эту гипотезу привел как раз не Кант, а Лаплас.

Таким образом марксистская теория в том виде, в каком она была создана Марксом–Энгельсом, хотя и соответствует принципам научности в смысле Фрэнсиса Бэкона, но не соответствует другим современным принципам научности и в первую очередь принципу радикального сомнения Рене Декарта. Именно поэтому, когда Э. Бернштейн (первый из крупных марксистов) высказал утверждение, что теоретические прогнозы марксизма разошлись с эмпирическими фактами, а потому необходимо заняться корректировкой теории, то вместо ожидаемой Бернштейном научной разработки научного социализма его самого обозвали ревизионистом и вопрос приведения теории в соответствие с имеющимся эмпирическим материалом был закрыт. Что хорошо характеризует не-научность марксизма. Когда же «марксисты» захватили власть в одной отдельно взятой стране, то вопрос пошел уже не о не-научности, а об антинаучности марксизма (во всяком случае того варианта, что существовал в СССР). Это ярко проиллюстрировано в известном литературном произведении.

«Штрум сказал о том, что накануне видел Чепыжина и тот рассказывал ему о задачах новой лаборатории, организованной в Институте физики.

– Да, грандиозный ученый, – сказал Крымов, – но там, где он отходит от своих работ по физике и пытается философствовать, он, случается, противоречит самому себе как физику, не разбираясь в марксистской диалектике.

/…/

– Знаете, Николай Григорьевич, – сказал он, – в своей правоте вам следует все же задуматься, почему такие люди, столь несовершенные в теории познания, так сильны в самом познании.» [49].

Недостаточное понимание принципов науки характерно и для современных марксистов. Я много лет безуспешно пытался развернуть в марксизме дискуссию о прогнозах марксизма и их совпадении (или несовпадении) с последующим эмпирическим развитием [50]. Вместо этого по большей части идут дискуссии о толковании тех или иных высказываний классиков марксизма.

Недостаточное понимание современными марксистами научности проявляется, к примеру, в игнорировании критики марксизма, данной Карлом Поппером в книге «Открытое общество и его враги». Работа Поппера достаточно хорошо известна. Как отмечает А.В. Бузгалин, «она стала своего рода «Библией» неолиберализма. В то же время систематическая критика этой, доминирующей до сих пор, теории и идеологии со стороны марксистов ныне, в эпоху кризиса и распада мировой системы социализма, так и не появилась.» [51]. В отличие от обычной для либералов оголтелой (неконструктивной) критики марксизма, Поппер знаком с марксизмом и его критика заслуживает внимания (хотя, как отмечает Бузгалин, не со всеми аспектами марксистского учения Поппер знаком одинаково хорошо). К. Поппер как раз критикует марксизм с гносеологических позиций, объявляя его ненаучным. Но представители большинства течений отечественного марксизма игнорируют такую критику, не считают нужным ее замечать. В заслугу Школе критического марксизма, несомненно, можно поставить то, что А.В. Бузгалин решил на эту критику отреагировать.

Мы не будем здесь подробно разбирать оправданность критики Карлом Поппером Карла Маркса, критика Поппера не является внутренне логически самосогласованной, что для признанного логика довольно странно, все аргументы Поппера вполне можно опровергнуть в соответствии с его же собственными взглядами, что я и сделал ранее в двух своих публикациях [52, 53]. Остановимся лишь на нескольких критических аргументах А.В.Бузгалина, что привлекли внимание.

Как полагает Бузгалин, Поппер «не хочет видеть и фактически игнорирует развитие теории марксизма в последующих работах большого спектра ученых.» [54]. Это обвинение довольно странно. Как пишет сам Поппер, книгу «Открытое общество и его враги» он написал между 1938 и 1943 годами в Новой Зеландии, опубликована она была в 1945 году. В ранней молодости Поппер был марксистом и даже коммунистом, но в 1919 году «отверг это учение» [55]. Ему было в это время 17 лет. То есть он познакомился с марксизмом и стал участником движения в годы Первой мировой войны и, вероятно, входил в какую-то партию Коминтерна, пока не вышел из нее в 1919 году. И поскольку Поппер критикует не социал-демократию вообще, а именно коммунизм, связывая коммунизм с именем Сталина, и делает это в период до 1945 года, то очевидно, что он фактически критикует марксизм в том виде, в каком марксизм существовал в Коминтерне. О каком развитии «теории марксизма в последующих работах большого спектра ученых», с которыми должен был бы познакомится Поппер, говорит Бузгалин? Если же брать «Письмо к моим русским читателям» от 1992 года, с которого начинается изданный в России первый том «Открытого общества», то опять же Поппер реагирует прежде всего на официальный в СССР марксизм-ленинизм, который (в его сталинской версии) по мнению самого Бузгалина вульгаризировал марксизм. Поппер критикует только вульгарный марксизм и не замечает других вариантов развития марксизма? Это не совсем так.

Да, Поппер критикует в первую очередь тот марксизм, что существовал в партиях Коминтерна, а позднее в СССР под названием марксизм-ленинизм. Но он знаком с другими вариантами марксизма: «Оглядываясь на ход событий с 1864 г. по 1930 г., я прихожу к мысли, что если бы не тот до некоторой степени случайный факт, что Маркс затормозил исследования в сфере социальной технологии, то дела в Европе, возможно, развивались бы под влиянием созданной им пророческой религии в направлении социализма неколлективистского типа. Тщательная подготовка к осуществлению социальных реформ, к обустройству жизни в условиях свободы, важность чего подчеркивала часть русских марксистов, так же, как и некоторые их коллеги в Центральной Европе, могла, возможно, увенчаться успехом, убедительным для всех друзей открытого общества. Тем не менее успех в этом отношении вряд ли бы стал подтверждением научного характера марксова пророчества.» [56]. Так что Поппер имеет представление о других вариантах марксизма, и критикует не только схоластический марксизм-ленинизм, но и марксизм в целом.

Три обвинения предъявляет марксизму Поппер: холизм, историцизм и эссенциализм. Плюс основное обвинение в научной фальсификации, то есть в подгонке экспериментального материала под заранее заданный результат. «Анти-Поппер» Бузгалина так или иначе реагирует на обвинения в холизме и историцизме. Два остальных обвинения Бузгалин или не замечает, или не понимает. Во втором томе «Открытого общества», который Бузгалин и анализирует (из пяти ссылок на первоисточники два – на второй том) Карл Поппер критикует Аристотеля, Гегеля и Маркса с позиции гносеологии. И если обвинение в историцизме (обвинение историцизма как такового) Попперу исчерпывающе обосновать на самом деле не удалось, а холизм есть не столько недостаток, сколько достоинство марксизма, то обвинение в эссенциализме это именно обвинение с позиции современной научности. Поппер – один из признанных методологов современной науки. Начавшаяся на заседании Немецкого социологического общества в Тюбингене в 1961г. с докладов К.Поппера [57] и Т.Адорно [58] дискуссия продолжалась в мировой социологии до конца семидесятых годов и определила облик современной социологии. Не случайно эти доклады были опубликованы в Вопросах философии.

А потому второе замечание, которое привлекло внимание: «неспособность, более того, нежелание Карла Поппера различать сущность общественного феномена и его конкретные проявления. Игнорирование диалектики сущности явления, содержания и формы является достаточно типичным для всех критиков марксизма и, к сожалению, для Поппера в том числе.» [59]. Вероятно, основой такого критического замечания Бузгалина, как раз является обвинение в эссенциализме, выдвигаемое Поппером Марксу. Поппер обвиняет Маркса с позиции современной науки, которая отказалась от эссенциализма после научной революции, прошедшей в физике в начале ХХ века. Данное обвинение Поппера совершенно натянуто, поскольку Маркс жил в XIX столетии до научной революции в физике, и обвинять его с позиции, возникшей после этой революции, совершенно некорректно. Это все равно, что обвинять в эссенциализме Ньютона или жившего одновременно с Марксом Максвелла – основная работа Максвелла по электромагнетизму вышла практически одновременно с «Капиталом». Естественно она была эссенциалистской – как это можно предъявлять как обвинение? Только если очень захотеть хоть в чем-нибудь обвинить. Но если обвинять в эссенциализме самого Маркса некорректно, то это обвинение вполне актуально по отношению к современным марксистам.

На самом деле проблема эссенциализма – не более, чем вопрос формулировки. Переформулируйте утверждения, чтобы исключить эссенциализм, и спокойно используйте выведенные законы и доказанные утверждения, как это сделано в современной физике. Здесь вообще нет никакой проблемы, несмотря на то, что Поппер ее видит и пытается выдвигать как обвинение.

Интересно другое. Язык, который использует Бузгалин, выглядит архаичным даже с позиции XIX века (во всяком случае для физиков), что является следствием недостаточной научности классического марксизма, как это показывалось в этой статье. Тем более Бузгалин не понимает смысла обвинения Поппера, поскольку последний критикует марксизм с позиции научности ХХ века.

И последнее: «марксизм есть сложная развивающаяся теория, задача которой состояла не столько в том, чтобы, как считает Поппер, провозглашать некоторые конечные истины и будущие перевороты, сколько в том, чтобы выделять закономерности исторического процесса, отражать их в виде сложной системы категорий.» [60], «задача марксизма состояла не в том, чтобы выводить будущее как экстраполяцию прошлого, а в том, чтобы анализировать прошлое и настоящее исторически, показывая его законы, и на этой основе выводить некоторые тенденции будущего, в том числе и возможности качественного изменения нынешней системы в будущем.» [61]. Все это хорошо, но если вы настаиваете на научности марксизма, то будьте любезны предъявить какое-либо предсказание, которое можно было бы подвергнуть процедуре фальсификации, чтобы установить ложность или истинность концепции марксизма в целом.

До Бузгалина, похоже, просто не дошла суть основного обвинения Поппера – в марксизме, по мнению Поппера, вообще нет ни одного сбывшегося предсказания, поскольку причиной некоторых сбывшихся прогнозов являются не объективные законы исторического развития, а субъективные усилия людей, лично заинтересованных в получении таких именно социально-политических результатов [62]. То есть марксизм является глобальной научной фальсификацией, результатом подгонки экспериментальных результатов под заранее заданные параметры. Во всяком случае на это именно обвинение Поппера Бузгалин никак не реагирует.

Тем не менее, это обвинение Поппера довольно легко блокируется. Как показывалось ранее, в марксизме есть предсказание, которое было выдвинуто в порядке критики марксизма, и от которого Маркс–Энгельс отказались, объявив это чудовище (результат прогноза) не имеющим отношения к марксизму.
Но предсказание, тем не менее, сбылось.

Такой предсказательной силой, сравнимой с предсказательной силой естественных наук, когда прогнозы сбываются вопреки и их создателям, и просто сторонникам теории (да и критикам также), из гуманитарных концепций обладает только марксизм. А потому, хотя в марксизме есть некоторые гносеологические проблемы недостаточной научности теории, выведение марксизма на необходимый уровень научности вполне возможно.

Следующая статья этого цикла