Предисловия к трем изданиям

I-II. Введение

В серии «Эксклюзивная классика» Издательством АСТ в 2023 году тиражом 3000 экз. выпущена работа Фридриха Энгельса «Анти-Дюринг». Это показывает, что данная работа пользуется спросом у покупателей. Тем более имеет смысл ее рассмотреть, поскольку эта работа Энгельса является одним из фундаментальных трудов марксизма. Но при всей справедливости своей критики Энгельс высказывает несколько ошибочных замечаний. А потому необходимо выполнить критику этой работы. То есть у нас получится анти-анти-Дюринг, анти-Дюринг в квадрате или точнее анти-квадратный Дюринг. Цитаты далее будут в основном из этой работы, поэтому будут указываться только страницы по собранию сочинений:
Ф. Энгельс Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.20. М.: ГИПЛ, 1961. С.1-338.
Там же, где будет необходима ссылка на какой-либо другой источник, выходные данные будут приведены полностью.

Важность работы Энгельса подчеркивается тем, что она ещё при его жизни выдержала три издания, к которым он писал предисловия. То есть значение этой работы выходит далеко за пределы дискуссии Энгельс-Дюринг. Центральным пунктом этой работы Энгельса является 13 глава Первого отдела – Отрицание отрицания, поскольку в ней, как нам кажется, наиболее полно проводится принцип неприменения диалектики для прогнозов, выдвинутый Марксом в процессе переворота гегелевской диалектики с головы на ноги, то есть в процессе создания “материалистической” диалектики.                                    

Предисловия к трем изданиям

Необходимость квадратного Анти-Дюринга возникла по поводу «марксистского метода». Взгляды Маркса-Энгельса на научность существенно отличаются от общенаучных. В результате марксизм сегодня потерял статус научной теории, хотя многочисленные марксисты этого не признают, вытаскивая даже противопоставление «марксистской и буржуазной наук» – чем фактически признают принципиальное отличие марксистского понятия научности от общенаучного понятия. Чтобы вернуть марксизму научный статус, необходимо как раз разобрать – что же такое марксистский метод. Метод этот не был формально описан Марксом. Его приходится извлекать из работ Маркса-Энгельса, в которых он практически применялся. Анти-Дюринг Энгельса примечателен тем, что в нем как раз этот метод изложен в относительно комплексном виде: «возможность в положительной форме развить в весьма различных затрагиваемых здесь областях знания мое понимание вопросов, имеющих в настоящее время общий научный или практический интерес. Это имело место в каждой отдельной главе, и как бы мало это сочинение ни преследовало цель противопоставить «системе» г-на Дюринга другую систему, все же, надо надеяться, от читателя не ускользнет внутренняя связь в выдвинутых мной воззрениях» (с. 6).

Или более конкретно: «полемика превратилась в более или менее связное изложение диалектического метода и коммунистического мировоззрения, представляемых Марксом и мной, - изложение, охватывающее довольно много областей знания. Это наше миропонимание, впервые выступившее перед миром в «Нищете философии» Маркса и в «Коммунистическом манифесте», пережило более чем двадцатилетний инкубационный период, пока с появлением «Капитала» оно не стало захватывать с возрастающей быстротой все более и более широкие круги» (с. 8-9).

Кратко марксистский метод характеризуется как материалистическое понимание: «Маркс и я были едва ли не единственными людьми, которые спасли из немецкой идеалистической философии сознательную диалектику и перевели ее в материалистическое понимание природы и истории. Но для диалектического и вместе с тем материалистического понимания природы необходимо знакомство с математикой и естествознанием. Маркс был основательным знатоком математики, но естественными науками мы могли заниматься только нерегулярно, урывками, спорадически» (с. 10-11).

Принципы научности, разработанные в результате первой научной революции Галилея-Декарта-Ньютона, во времена Маркса были неприменимы в гуманитарной области – был недостаточен общий уровень науки, прежде всего математики. Понятие эксперимента, механизм проверки гипотезы лишь в ХХ веке стали корректно применяться в социологии. В результате Маркс был вынужден разработать ersatz-понятие научности, которое показалось ему удачным. Вместо экспериментального метода он ввел материализм, а вместо проверки гипотез (прогнозов) последующими экспериментами – соответствие полученных результатов диалектике. В силу невозможности применения в социологии общенаучного понимания научности с предложенным Марксом методом согласились, а марксизм получил признание как научная теория – это явилось важным фактором популярности марксизма в конце XIX столетия. При этом Маркс с Энгельсом (тем более их последователи-большевики), отличаясь чисто философским снобизмом, посчитали даже возможным навязывать это свое понимание научности физикам, то есть философы-не-натуралы стали навязывать свое понимание научности философам-натуралам: «К диалектическому пониманию природы можно прийти, будучи вынужденным к этому накопляющимися фактами естествознания; но его можно легче достигнуть, если к диалектическому характеру этих фактов подойти с пониманием законов диалектического мышления. Во всяком случае естествознание продвинулось настолько, что оно не может уже избежать диалектического обобщения. Но оно облегчит себе этот процесс, если не будет забывать, что результаты, в которых обобщаются данные его опыта, суть понятия и что искусство оперировать понятиями не есть нечто врожденное и не дается вместе с обыденным, повседневным сознанием, а требует действительного мышления, которое тоже имеет за собой долгую эмпирическую историю, столь же длительную, как и история эмпирического исследования природы. Когда естествознание научится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой – от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограниченного метода мышления» (с. 14).

То есть Энгельс полагает метод мышления физиков ограниченным и предлагает физикам использовать диалектику. Тогда как натуральные философы ещё со времен Декарта уже отбросили диалектику как архаичный метод мышления: «Философы также предполагают множество движений, которые по их мнению, могут происходить без перемены места. Подобным движениям они дают названия motus ad formam, motus ad calorem, motus ad quantitatem (движение к форме, движение к теплоте, движение к количеству) и тысячу других названий. Я же из всех этих движений знаю только одно, понять какое значительно легче, чем линии геометров. Это движение совершается таким образом, что тела переходят все из одного места в другое, последовательно занимая все пространство, находящееся между этими местами» (Декарт Р. Мир, или трактат о свете. // Декарт Р. Сочинения в 2-х томах. Т.1. С.201). А вот как Декарт характеризовал философские диспуты: «я никогда не замечал, чтобы с помощью диспутов, практикуемых в школах, была открыта хоть какая-нибудь истина, дотоле неизвестная» (Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Сочинения в 2-х томах. Т.1. С.290). Как видно, Энгельс просто не понял то понятие научности, что ещё со времен Ньютона прочно утвердилось в физике, а самого Ньютона назвал «индуктивным ослом» (Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.20. М.: ГИПЛ, 1961. С.520.). – явно тяжкое наследство гегельянства, в своем втором томе Энциклопедии философских наук Гегель много страниц уделяет спору с Ньютоном, выдвигая даже национальный аргумент как англичанину со стороны немца: «За Ньютоном утвердилась слава, что он открыл закон всемирного тяготения. Ньютон затмил славу Кеплера, и общераспространенные представления приписывают ему то, что составляет величайшую славу Кеплера. Англичане часто поступали так, и немцы против этого не протестовали» (Гегель Энциклопедия философских наук. Т.2. Философия природы. Отв. ред. Е. П. Ситковский. Ред. коллегия: Б. М. Кедров и др. М., «Мысль», 1975. с.102).

Физика же совершенно без всякой диалектики избавилась от стоящей над ней метафизики – просто в результате применения и развития применяющегося в физике понятия научности. Ньютон вообще не любил метафизику – вспомните его гордое высказывание «Гипотез не измышляю!». С точки зрения физика любая метафизика может котироваться максимум по разряду рабочей гипотезы.

В равной мере без диалектики физика к концу XIX столетия по словам Энгельса преодолела механическую односторонность: «эмпирическое естествознание достигло такого подъема и добилось столь блестящих результатов, что не только стало возможным полное преодоление механической односторонности XVIII века, но и само естествознание благодаря выявлению существующих в самой природе связей между различными областями исследования (механикой, физикой, химией, биологией и т.д.) превратилось из эмпирической науки в теоретическую, становясь при обобщении полученных результатов системой материалистического познания природы» (Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.20. М.: ГИПЛ, 1961. С.511). Это настолько показательно, что с подачи Энгельса в отечественной философии выделяют даже специальный диалектический этап развития типов научной рациональности (Голубинцев В.О. Философия для технических вузов / В.О.Голубинцев, А.А, Данцев, В.С. Любченко – изд. 4-е, перераб. и доп. Ростов-н-Д: Феникс, 2008. c.254-261). Или вот ещё более определенно (Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2003. с.621). При этом (повторим!) Энгельс не обратил внимания, что в силу недоверия естественников к философии ещё со времен Декарта это превращение физики в теоретическую науку произошло без использования какой-либо диалектики.

Вероятно, причиной этому недостаточное знание Энгельсом физики: «Не по моей вине я вынужден был следовать за г-ном Дюрингом в такие области, где в лучшем случае я могу выступать лишь в качестве дилетанта. В таких случаях я по большей части ограничивался тем, что противопоставлял ложным или сомнительным утверждениям моего противника верные и неоспоримые факты. Так я поступал в юридической области и в некоторых вопросах естествознания. В других случаях дело шло об общих воззрениях, относящихся к теоретическому естествознанию, следовательно, дело шло о той сфере, в которой и специалисту-естествоиспытателю приходится выходить за рамки своей специальности и переходить в смежные области, где он, по признанию г-на Вирхова, является таким же «полузнайкой», как и мы, прочие смертные. Надеюсь, что и мне будет оказано то снисхождение в отношении небольших неточностей и неловкостей в выражениях, которое в таких случаях оказывают друг другу представители различных специальностей» (с. 7). Понимая это, Энгельс предпринимал определенные усилия: «Поэтому, когда я, покинув коммерческое дело и переселившись в Лондон, приобрел необходимый для этого досуг, то, насколько это для меня было возможно, подверг себя в области математики и естествознания процессу полного «линяния», как выражается Либих, и в течение восьми лет затратил на это большую часть своего времени. Как раз в самый разгар этого процесса линяния мне пришлось заняться так называемой натурфилософией г-на Дюринга» (с. 11).

Впрочем Энгельс это линяние осуществлял самостоятельно, он не поступал на физический факультет какого-либо университета. Соответственно его изучение физики заключалось в изучении литературы – так, как изучают философию. Но вызывает сомнение эффективность такого изучения не философии, а именно физики. Изучать физику умозрительно, без выполнения лабораторных работ и решения задач, как было бы на факультете? Неудивительно, что Энгельс в принципе не понял принятое в физике понятие научности, как это следует из его «Диалектики Природы», посмотрите 9-й пример – Энгельс в «Диалектике природы» критикует оппонента как раз за следование принципам физической научности (Мальцев А. Пример 9 // Мальцев А. Диалектические казусы (ноябрь 2019 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr417.html#Пример9).

В результате всех этих причин Маркс с Энгельсом вместо осознания понятия научности, принятого в физике, смогли прийти всего лишь к материализму, то есть к тому, чтобы «не /…/ внести диалектические законы в природу извне, а о том, чтобы отыскать их в ней и вывести их из нее» (с. 12). Таким образом им показалось, что они ушли от идеалистической диалектики Гегеля (саморазвитие понятий) и создали материалистическую диалектику – сначала исследуется как процессы идут в природе (обществе) и лишь потом констатируется соответствие этих процессов диалектике (неприменение диалектики для доказательств, переворот диалектики с головы на ноги).

I-II. Введение

Движение, порожденное Великой Французской революцией, было идеалистическим. Революционеры часто бывают идеалистами (альтруистами), если не в философском, то в личном плане (для эгоистов более характерна карьера в рамках действующей власти). «Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй - все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен на голову» (с. 16-17). Сами Маркс-Энгельс не избежали этого идеализма. Любая наука – это не только возможности, которые дают познанные законы, но и ограничения, что из этих законов вытекают. Маркс-Энгельс с успехом пользовались возможностями, но не желали признавать ограничения, как я это раньше отмечал (Мальцев А. Европейская революция и исторический материализм // Мальцев А. Эксплуатация как ключевое имманентное явление Советского Союза (февраль 2023 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr480.html#022).

«Чтобы превратить социализм в науку, необходимо было прежде всего поставить его на реальную почву.    Между тем рядом с французской философией XVIII века и вслед за ней возникла новейшая немецкая философия, нашедшая свое завершение в Гегеле.    Ее величайшей заслугой было возвращение к диалектике как высшей форме мышления.   Древнегреческие философы были все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель,   самая универсальная голова среди них, уже исследовал существеннейшие формы   диалектического мышления» (с. 19). Довольно спорно это утверждение Энгельса о том, что диалектика является высшей формой мышления, которое Энгельс сделал в то время, когда физики уже пару столетий отказались от диалектики, как от архаики. Сам же Энгельс пишет о древней Греции и Аристотеле. Один из смыслов первой научной революции Галилея-Декарта-Ньютона как раз и был – борьба со схоластикой Аристотеля. А здесь Энгельс проводит ревизию этой революции и снова предлагает аристотелевскую диалектику, правда в обработке сначала Гегеля, а потом Маркса.

«Итак, точное представление о вселенной, о ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалектическим путем, при постоянном внимании к общему взаимодействию между возникновением и исчезновением, между прогрессивными изменениями и изменениями регрессивными. Именно в этом духе и выступила сразу же новейшая немецкая философия» (с. 22). Ну а это прямо неверное утверждение. В физике представление о Вселенной и ее развитии было разработано без диалектики, поскольку отношение к диалектике среди физиков было негативным. Диалектика на самом деле не нужна, даже вредна – поскольку с помощью диалектики в принципе невозможно получить численные оценки. То есть используя диалектику вы можете попасть в крупную ошибку, когда конечный вывод будет зависеть не от качества какого-то явления, а от количества явления с таким именно качеством. Так с помощью диалектики в принципе невозможно ответить на вопрос – Какова должна быть степень обобществления собственности, достаточная для того, чтобы кризисы перепроизводства не уничтожали промышленность, а лишь создавали некоторые трудности? В результате Маркс спрогнозировал при переходе к посткапитализму (социализму) тотальное обобществление. Тогда как проблему решает уже частичное обобществление – как это показывает эмпирика. Эта ошибка в прогнозе является одной из главных проблем современного марксизма.

«Современный материализм является по существу диалектическим и не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Как только перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить свое место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней. И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах - формальная логика и диалектика. Все остальное входит в позитивную науку о природе и истории» (с. 24-25). Можно только согласиться. Если природа диалектична, тогда и наука о природе также будет диалектичной – но не потому, что физики пытаются соответствовать диалектике, а потому, что выведенные физиками законы (не важно – с помощью диалектики или без нее) сами собой уложатся в диалектику. А раз так, то физика больше не нуждается ни в какой стоящей над ней философии, как это Энгельс и пишет. Наоборот – это философы должны теперь оглядываться на физику. Если какая-либо философская система противоречит физике, то такая система должна быть отброшена как ошибочная. В результате развития (диалектики сказали бы – в результате движения) из философии выделились конкретные науки, прежде всего физика. И по мере дальнейшего развития (движения) конкретные науки снова будут поглощены, но не философией, а физикой, которая займёт место философии, полностью устранив необходимость в ней – противоречие между философией и конкретными науками будет снято. Уже сегодня физика сливается с химией – квантовая химия. Позднее этот процесс захватит и остальные науки. В момент первой научной революции Галилея-Декарта-Ньютона физика выделилась из философии, положив начало процессу выделения из философии конкретных наук. Был создан новый системный уровень – физика по сравнению с философией представляет собой явление большей сложности. Поэтому философия никогда не сможет подчинить себе физику, либо обратно включить в себя физику. Наоборот, рано или поздно философия будет полностью поглощена физикой.

Обратите также внимание на благожелательный отзыв Энгельса о позитивной науке. В те годы, когда различие между общенаучным пониманием научности и марксистским пониманием научности еще не бросалось в глаза, марксисты вполне благожелательно писали о позитивной науке. Приведем высказывание Маркса в аналогичном духе: «Там, где прекращается спекулятивное мышление, – перед лицом действительной жизни, – там как раз и начинается действительная позитивная наука» (Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.3. М.: ГИПЛ, 1955. С.26). Но когда в результате развития общенаучного понимания научности разрыв с эпистемологией марксизма стал буквально выпирать (а философское течение позитивизма сыграло заметную роль в разработке современной эпистемологии), слово «позитивизм» стало в среде марксистов ругательным, и даже возник забавный метод ведения дискуссий, когда оппонента квалифицируют как позитивиста, наивно полагая, что так дискредитируют его аргументы. Так, например, меня лично неоднократно называли позитивистом в дискуссиях и в рассылке экономперсоналистов, и в рассылке демократических социалистов, где присутствуют марксисты самых разных течений. Это несмотря на то, что я вполне определенно заявлял, что не принадлежу к философскому течению позитивизма, и приводил аргументы в подтверждение данного утверждения. Причем так делали не только философские дилетанты, но и, к примеру, М. Котельников, д.ф.н. и зам. редактора научного журнала (М. Котельников – А. Мальцеву. 9 августа в 16:04 в рассылке на тему: «К вопросу о диалектике Гегеля и её значении в марксизме»).
Моя философская позиция вполне однозначно высказана в многочисленных статьях и в докладе на конференции (Мальцев А. Субъективный материализм // Торсионные поля и информационные взаимодействия – 2012: Материалы III-й международной научно-практической конференции. Москва, 15-16 сентября 2012 г. – М., 2012 С.8-14.; а также URL: http://second-physics.ru/moscow2012/moscow2012.pdf).

«Прежний социализм, хотя и критиковал существующий капиталистический способ производства и его последствия, но он не мог объяснить его, а следовательно, и справиться с ним, - он мог лишь просто объявить его никуда не годным. Но задача заключалась в том, чтобы, с одной стороны, объяснить неизбежность возникновения капиталистического способа производства в его исторической связи и необходимость его для определенного исторического периода, а поэтому и неизбежность его гибели, а с другой - в том, чтобы обнажить также внутренний, до сих пор еще не раскрытый характер этого способа производства, так как прежняя критика направлялась больше на вредные последствия, чем на само капиталистическое производство» (с. 26). Проблема заключается в том, что Маркс-Энгельс неизбежность гибели капиталистической формации предсказали верно. Но ошибочно описали то, что возникнет на её месте. И одна из причин этого – как раз их принцип отказа от прогнозов. Невозможно строить теоретическую науку вообще без прогнозов, без спекуляций, пусть даже построение прогноза будет гегелевским саморазвитием понятий. Смысл научности заключается вовсе не в том, что теоретик отказывается от прогнозов (как от идеализма) – и упирает при этом на то, что такая позиция есть материализм. А в том, что он проводит спекулятивные рассуждения и прогнозы-то делает (иначе какая же теория?), но потом в соответствии с принципом радикального сомнения Декарта проверяет эти прогнозы на совпадение с реальностью (ещё лучше, если совпадение проверяет не сам исследователь, построивший прогноз, а сторонний наблюдатель). И если совпадение отсутствует, то отбрасывается вся система спекуляций – вся теоретическая модель полностью. При таком подходе нет решительно никакой разницы между гегелевской и марксистской диалектиками – применять можно любую из них.

Отдел первый. Философия

III Подразделение. Априоризм

«Таким образом, философские принципы составляют последнее дополнение, в котором нуждаются науки, чтобы стать единой системой объяснения природы и человеческой жизни. Кроме основных форм всего существующего, философия имеет только два настоящих объекта исследования, а именно – природу и человеческий мир. /…/ Стало быть, речь идет у него о принципах, выведенных из мышления, а не из внешнего мира, о формальных принципах, которые должны применяться к природе и человечеству, с которыми должны, следовательно, сообразоваться природа и человек» (с. 33). Энгельс тут справедливо указывает на некоторый идеализм Дюринга. Впрочем, теоретики часто применяют к природе принципы, выведенные из собственного мышления. Никакого криминала в этом нет – если потом проверяется совпадение прогнозов с реальностью.

«Но откуда берет мышление эти принципы? Из самого себя? Нет, ибо сам г-н Дюринг говорит: область чисто идеального ограничивается логическими схемами и математическими формами (последнее, как мы увидим, вдобавок неверно). Но ведь логические схемы могут относиться только к формам мышления, здесь же речь идет только о формах бытия, о формах внешнего мира, а эти формы мышление никогда не может черпать и выводить из самого себя, а только из внешнего мира. Таким образом, все соотношение оказывается прямо противоположным: принципы - не исходный пункт исследования, а его заключительный результат; эти принципы не применяются к природе и к человеческой истории, а абстрагируются из них; не природа и человечество сообразуются с принципами, а, наоборот, принципы верны лишь постольку, поскольку они соответствуют природе и истории. Таково единственно материалистическое воззрение на предмет» (с. 34). Энгельс тут демонстрирует некоторое непонимание. Не играет особой роли то, что принципы абстрагируются из природы и общества. Более важно, что после этой операции необходим контроль – не произошла ли при таком абстрагировании ошибка? И чтобы это проверить необходим какой-либо прогноз. Теперь уже принципы применяются к природе и обществу, как это и полагает Дюринг, чтобы проверить совпадение прогноза и эмпирической реальности. Материализм, на котором настаивает Энгельс, не играет особой роли. По крайней мере физика порядка 300 лет до Энгельса и Маркса развивалась без материализма. Создатели современной науки (Галилей, Декарт, Ньютон) были христианами, то есть объективными идеалистами. Ньютон серьезно занимался проблемами богословия, толковал Апокалипсис. Но они разработали научный метод. И они стали основателями современной науки не потому, что мыслили материалистически (повторим – они были идеалистами), а потому, что проверяли свои теории в соответствии с научной эпистемологией.

«Если схематику мира выводить не из головы, а только при помощи головы из действительного мира, если принципы бытия выводить из того, что есть, - то для этого нам нужна не философия, а позитивные знания о мире и о том, что в нем происходит; то, что получается в результате такой работы, также не есть философия, а позитивная наука. /…/ Далее, если не нужно больше философии как таковой, то не нужно и никакой системы, даже и естественной системы философии. Уразумение того, что вся совокупность процессов природы находится в систематической связи, побуждает науку выявлять эту систематическую связь повсюду, как в частностях, так и в целом. Но вполне соответствующее своему предмету, исчерпывающее научное изображение этой связи, построение точного мысленного отображения мировой системы, в которой мы живем, остается как для нашего времени, так и на все времена делом невозможным» (с. 35-36). С этим утверждением Энгельса можно только согласиться, философия действительно является чем-то внешним для науки – не нужно ни философии как таковой, ни специальной философской системы, в том числе и системы объективного материализма. Необходима эпистемология, методика построения науки, которая в большей мере является методикой удаления ошибочных теорий, нежели методикой получения “истинного знания” – тем более, что исчерпывающее научное знание невозможно и по мнению Энгельса. «Если бы в какой-нибудь момент развития человечества была построена подобная окончательно завершенная система всех мировых связей, как физических, так и духовных, и исторических, то тем самым область человеческого познания была бы завершена, и дальнейшее историческое развитие прервалось бы с того момента, как общество было бы устроено в соответствии с этой системой, - а это было бы абсурдом, чистой бессмыслицей» (с. 36).

Хороший пример теоретической системы – математика: «чистая математика имеет значение, независимое от особого опыта каждой отдельной личности, это, конечно, верно, /…/ но то же самое можно сказать о всех твердо установленных фактах любой науки и даже о всех фактах вообще. /…/ Как и все другие науки, измерения площадей земельных участков и вместимости сосудов, из счисления времени и из механики. Но, как и во всех других областях мышления, законы, абстрагированные из реального мира, на известной ступени развития отрываются от реального мира, противопоставляются ему как нечто самостоятельное, как явившиеся извне законы, с которыми мир должен сообразоваться. Так было с обществом и государством, так, а не иначе, чистая математика применяется впоследствии к миру, хотя она заимствована из этого самого мира и только выражает часть присущих ему форм связей, - и как раз только поэтому и может вообще применяться» (с. 36-38). Как видите, в этом месте Энгельс вполне признаёт существование такого этапа познания, когда факты и теории применяются к природе и обществу, а не выводятся из них.

IV. Мировая схематика

«Мышление, если оно не делает промахов, может объединить элементы сознания в некоторое единство лишь в том случае, если в них или в их реальных прообразах это единство уже до этого существовало. От того, что сапожную щетку мы зачислим в единую категорию с млекопитающими, - от этого у нее еще не вырастут молочные железы. Таким образом, единство бытия и, соответственно, правомерность понимания бытия как единства и есть как раз то, что нужно было доказать. И если г-н Дюринг уверяет нас, что он представляет себе бытие единым, а не, скажем, двойственным, то он этим высказывает лишь свое личное, ни для кого не обязательное мнение» (с. 41). Совершенно правильное замечание Энгельса. Остается только один вопрос – как именно доказать? Вывести это единство из природы и общества? Но при этом останется вопрос истинности – на самом ли деле те принципы, что выведены из общества вполне материалистическим способом, не являются ложными?

«Достигнув этого пункта, мы находим, что “род и вид, или вообще - общее и особенное, являются простейшими средствами различения, без которых нельзя понять устройство вещей”. Но все это представляет собой средства различения качества; рассмотрев их, мы идем дальше: “Роду противостоит понятие величины, как того однородного, в чем уже нет больше никаких видовых различий”, т. е. от качества мы переходим к количеству, а это последнее всегда “измеримо”» (с. 43). Это спорное утверждение Энгельса. Количество не всегда измеримо. Если качество выведено с помощью диалектики, то при этом может вообще не оказаться возможности измерения количества. В результате диалектик вынужден будет прогнозировать абсолютное количество этого качества – всеобщее. Так Маркс с Энгельсом, прогнозируя посткапиталистическое (социалистическое) общество, вводят всеобщее обобществление, хотя сами иронизируют над подобным стремлением к всеобщему у младогегельянцев: «Младогегельянцы разделяют со старогегельянцами их веру в то, что в существующем мире господствуют религия, понятия, всеобщее. Но одни восстают против этого господства как против узурпации, а другие прославляют его как нечто законное» (Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.3. М.: ГИПЛ, 1955. c.17-18).

V. Натурфилософия. Время и пространство

«Согласно г-ну Дюрингу, время существует только благодаря изменению, а не изменение существует во времени и благодаря времени. Именно потому, что время отлично, независимо от изменения, его можно измерять посредством изменения, ибо для измерения всегда требуется нечто отличное от того, что подлежит измерению. Затем, время, в течение которого не происходит никаких заметных изменений, далеко от того, чтобы совсем не быть временем; оно, напротив, есть чистое, не затронутое никакими чуждыми примесями, следовательно, истинное время, время как таковое» (с. 52). Независимо от некоторой путаности понятий Дюринга, не стоит присоединяться сразу к этой критике Энгельса. Время достаточно сложное понятие, представления о времени значительно менялись при переходе от механики Ньютона к механике Эйнштейна – во всяком случае менялся взгляд на одновременность событий. В любом случае – это не вопрос философии, а предмет исследования физики.

«Но где же была механическая сила во время неизменного состояния мира? /…/ где была тогда вечно остающаяся равной себе механическая сила и что она приводила в движение? Ответ: «Изначальное состояние вселенной, или, выражаясь яснее, бытия материи, лишенного изменений, не заключающего в себе никакого накопления изменений во времени, - это вопрос, отмахнуться от которого может лишь ум, видящий верх мудрости в самоуродовании своей производительной способности». (с. 53). Опять же ирония Энгельса не совсем уместна. Что было до Большого взрыва – этого физика не знает, а потому можно предполагать в том числе и бытие материи, лишенное изменений, отсутствие накопления изменений во времени. Во всяком случае какое-то неопределенное время лишенное изменений.

«Но если бы мы захотели представить себе это, так сказать» (!), “неподвижное равновесие, в соответствии с теми понятиями, которые допускаются без особых сомнений” (!) “в современной механике, то совершенно нельзя было бы объяснить себе, каким образом материя могла дойти до состояния изменчивости” /…/ совершенно невозможно объяснить, как совершается переход от неподвижности к движению. Но механическая теория теплоты показывает нам, что движение масс при известных обстоятельствах превращается в молекулярное движение (хотя и в этом случае движение возникает из другого движения, но никогда не возникает из неподвижности), и это, робко намекает г-н Дюринг, могло бы, быть может, послужить нам мостом между строго статическим (находящимся в равновесии) и динамическим (движущимся). /…/ И этот человек называет других людей “шарлатанами”!» (с. 54-55).
Вообще этот спор с Дюрингом по поводу равного самому себе состоянию материи продолжается до стр.58. Пафос Энгельса совершенно излишен. Конечно, особой проблемы переход от неподвижного, но энергетически насыщенного, состояния к движению не составляет. Такой переход происходит стохастически, случайно. Но в середине-то XIX столетия теория вероятностей была ещё совсем неразвита, а потому некоторое затруднение Дюринга вполне объяснимо. К тому же Энгельс тут возражает не против случайности, а против самого явления неподвижности и против перехода от неподвижности к движению: «дело идёт о том, чтобы выводить движение из неподвижности, т.е. из ничего. /…/ Без акта творения мы уж, конечно, никак не можем перейти от ничего к чему-то» (с. 54-55). Стоит ожидать, что если бы концепция Большого взрыва была выдвинута во времена Энгельса, то он стал бы теоретизировать на тему – каково же было состояние материи до этого взрыва, либо, что вероятнее, отказался бы ее принять, поскольку был против каких-либо теорий до эмпирических наблюдений. Состояние же материи до Большого взрыва физике непонятно и сегодня.

VI. Натурфилософия. Космогония, физика, химия

«Кантовская теория возникновения всех теперешних небесных тел из вращающихся туманных масс была величайшим завоеванием астрономии со времени Коперника. Впервые было поколеблено представление, будто природа не имеет никакой истории во времени. До тех пор считалось, что небесные тела с самого начала движутся по одним и тем же орбитам и пребывают в одних и тех же состояниях; и хотя на отдельных небесных телах органические индивиды умирали, роды и виды все же считались неизменными. Было, конечно, очевидно для всех, что природа находится в постоянном движении, но это движение представлялось как непрестанное повторение одних и тех же процессов. В этом представлении, вполне соответствовавшем метафизическому способу мышления, Кант пробил первую брешь, и притом сделал это столь научным образом, что большинство приведенных им аргументов сохраняет свою силу и поныне. Разумеется, теория Канта и до сих пор еще является, строго говоря, только гипотезой. Но и Коперникова система мира также остается доныне не более, чем гипотезой. А после того как существование раскаленных газовых масс в звездном небе было установлено спектроскопически с убедительностью, разбивающей всякие возражения, замолкла и научная оппозиция против теории Канта» (с. 56-57). Эта кантовская теория известна в физике как небулярная гипотеза Лапласа. До вида, приемлемого для физики, ее привел все-таки не Кант, а Лаплас. Энгельс вполне правомерно характеризует небулярную гипотезу как именно гипотезу. Точно также он характеризует систему Коперника. Но если перейти к обсуждению систем Коперника и Птолемея, то у Энгельса тут явно прослеживается стремление к определению «истинной» системы, что, впрочем, было характерно для XIX века в целом. С точки зрения «истинности» как система Птолемея, так и система Коперника представляют собой модели. И вопрос должен состоять не в истинности/ложности (научности) модели, а в её удобстве. Система Птолемея может быть ничуть не менее научной, чем система Коперника. Поместите центр координат в центр Земли (а общая теория относительности позволяет рассматривать неинерциальные системы) и разложите движение планет в ряд Фурье – и вы получите эпициклы Птолемея. Система Коперника используется не потому, что она более научна, чем система Птолемея, а потому, что расчеты по ней проще.

«До г-на Дюринга материалисты говорили о материи и движении. Г-н Дюринг сводит движение к механической силе, как к его якобы основной форме, и тем лишает себя возможности понять действительную связь между материей и движением, которая, впрочем, была неясна и всем прежним материалистам. Между тем дело это довольно просто. Движение есть способ существования материи. Нигде и никогда не бывало и не может быть материи без движения. Движение в мировом пространстве, механическое движение менее значительных масс на отдельных небесных телах, колебание молекул в качестве теплоты или в качестве электрического или магнитного тока, химическое разложение и соединение, органическая жизнь - вот те формы движения, в которых - в одной или в нескольких сразу - находится каждый отдельный атом вещества в мире в каждый данный момент. Всякий покой, всякое равновесие только относительны, они имеют смысл только по отношению к той или иной определенной форме движения. Так, например, то или иное тело может находиться на Земле в состоянии механического равновесия, т. е. в механическом смысле - в состоянии покоя, но это нисколько не мешает тому, чтобы данное тело принимало участие в движении Земли и в движении всей солнечной системы, как это ничуть не мешает его мельчайшим физическим частицам совершать обусловленные его температурой колебания или же атомам его вещества - совершать тот или иной химический процесс. Материя без движения так же немыслима, как и движение без материи. Движение поэтому так же несотворимо и неразрушимо как и сама материя - мысль, которую прежняя философия (Декарт) выражала так: количество имеющегося в мире движения остается всегда одним и тем же. Следовательно, движение не может быть создано, оно может быть только перенесено» (с. 59). После того, как было сформулировано, что движение есть способ существования материи, это утверждение превратилось в трюизм. В таком виде оно интересует в основном философов. Позитивную же науку интересуют конкретные задачи в каких-то конкретных системах координат. Как вариант, материя в какой-либо системе координат может и покоиться – как это тут Энгельс и отмечает.

«Можно поэтому представить себе, что во время неподвижного, равного самому себе состояния материя была заряжена силой, - это и подразумевает, по-видимому, г-н Дюринг, если он вообще что-либо подразумевает, под единством материи и механической силы. Однако такое представление бессмысленно, ибо на вселенную в целом оно переносит, как нечто абсолютное, такое состояние, которое по самой природе своей относительно и которому, следовательно, может быть подвержена в каждый данный момент всегда только часть материи. /…/ Все это оракульское разглагольствование представляет собой опять-таки не что иное, как излияние нечистой совести, которая очень хорошо чувствует, что этим своим порождением движения из абсолютной неподвижности она безнадежно запуталась, но все же стыдится апеллировать к единственному спасителю, а именно - к создателю неба и земли. Если даже в механике, включая сюда механику теплоты, нельзя найти моста от статического к динамическому, от равновесия к движению, то почему г-н Дюринг обязан отыскивать мост от своего неподвижного состояния к движению? Если это так, то он тем самым счастливо выпутался бы из беды» (с. 60-61). Здесь Энгельс фактически снова спорит с концепцией Большого взрыва. Но я бы не торопился соглашаться с ним, что такое представление бессмысленно. Решительно непонятно – почему концепция Большого взрыва является “излиянием нечистой совести”?

«Это объяснение представляет собой, конечно, только гипотезу, как и вся механическая теория теплоты, поскольку никто до сих пор не видел молекулы, не говоря уже о ее колебаниях. Оно поэтому несомненно полно пробелов, как и вообще вся эта еще очень молодая теория, но, по крайней мере, эта гипотеза может объяснить данный процесс, не вступая в какое бы то ни было противоречие с неуничтожимостью и несотворимостью движения, и она даже в состоянии дать точный отчет о том, куда девается теплота во время ее превращения» (с. 64). Здесь Энгельс снова обращает основное внимание на так любимое им диалектическое движение. Говоря о гипотезе Энгельс выделяет её объяснительную способность – гипотеза должна что-то объяснять. Это, конечно, так, но поскольку мы исследуем марксистский метод, то надо остановиться на том, что Энгельс, постоянно подчеркивая, что гипотезы должны выдвигаться на основании эмпирических фактов, нигде не говорит о верификации полученных гипотез.

VII- VIII. Натурфилософия. Органический мир

В эти двух разделах не встретилось никаких высказываний Энгельса, которым хотелось бы возразить. Равно нет и высказываний, из которых можно было бы извлечь какую-либо информацию о марксистском методе, за исключением “материализма”. Но материализм как метод, взятый сам по себе, не может быть основанием научного метода. Поскольку научный метод обращает основное внимание на верифицируемость, подтвержденность научного знания. Не важно – с помощью материализма или с помощью идеализма вы получили какую-либо теорию. Главное – эта теория должна иметь возможность опровержения. Теории, которые невозможно опровергнуть, научными не являются в принципе. Это философские или религиозные теории. Так и марксизм из-за невозможности его опровержения превратился в ХХ веке в род религии.

IX. Мораль и право. Вечные истины

«Суверенно ли человеческое мышление? Прежде чем ответить «да» или «нет», мы должны исследовать, что такое человеческое мышление. Есть ли это мышление отдельного единичного человека? Нет. Но оно существует только как индивидуальное, мышление многих миллиардов прошедших, настоящих и будущих людей. Следовательно, если я говорю, что это обобщаемое в моем представлении мышление всех этих людей, включая и будущих, суверенно, т. е. что оно в состоянии познать существующий мир, поскольку человечество будет существовать достаточно долго и поскольку в самих органах и объектах познания не поставлены границы этому познанию, - то я высказываю нечто довольно банальное и к тому же довольно бесплодное. Ибо самым ценным результатом подобного высказывания было бы лишь то, что оно настроило бы нас крайне недоверчиво к нашему нынешнему познанию, так как мы, по всей вероятности, находимся еще почти в самом начале человеческой истории, и поколения, которым придется поправлять нас, будут, надо полагать, гораздо многочисленнее тех поколений, познания которых мы имеем возможность поправлять теперь, относясь к ним сплошь и рядом свысока. /…/
Другими словами, суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несуверенно; познание, имеющее безусловное право на истину, - в ряде относительных заблуждений; ни то, ни другое не может быть осуществлено полностью иначе как при бесконечной продолжительности жизни человечества» (с. 87). Здесь с Энгельсом можно лишь согласиться. Хотя позднейшие его последователи фактически превратили марксизм в такую “вечную истину”.

«Конечно. Всю область познания мы можем, согласно издавна известному способу, разделить на три больших отдела. Первый охватывает все науки о неживой природе, доступные в большей или меньшей степени математической обработке; таковы: математика, астрономия, механика, физика, химия. Если кому-нибудь доставляет удовольствие применять большие слова к весьма простым вещам, то можно сказать, что некоторые результаты этих наук представляют собой вечные истины, окончательные истины в последней инстанции, почему эти науки и были названы точными. Однако далеко не все результаты этих наук имеют такой характер. Когда в математику были введены переменные величины и когда их изменяемость была распространена до бесконечно малого и бесконечно большого, тогда и математика, вообще столь строго нравственная, совершила грехопадение: она вкусила от яблока познания, и это открыло ей путь к гигантским успехам, но вместе с тем и к заблуждениям. Девственное состояние абсолютной значимости, неопровержимой доказанности всего математического навсегда ушло в прошлое; наступила эра разногласий, и мы дошли до того, что большинство людей дифференцирует и интегрирует не потому, что они понимают, что они делают, а просто потому, что верят в это, так как до сих пор результат всегда получался правильный. Еще хуже обстоит дело в астрономии и механике, а в физике и химии находишься среди гипотез, словно в центре пчелиного роя. Да иначе оно и не может быть. В физике мы имеем дело с движением молекул, в химии - с образованием молекул из атомов, и если интерференция световых волн не вымысел, то у нас нет абсолютно никакой надежды когда-либо увидеть эти интересные вещи собственными глазами. Окончательные истины в последней инстанции становятся здесь с течением времени удивительно редкими. /…/ в геологии, которая, по самой своей природе, занимается главным образом такими процессами, при которых не только не присутствовали мы, но и вообще не присутствовал ни один человек. Поэтому добывание окончательных истин в последней инстанции сопряжено здесь с очень большим трудом, а результаты его крайне скудны. /…/ «При этом довольно часто появляются такие открытия, как открытие клетки, которые заставляют нас подвергать полному пересмотру все установленные до сих пор в биологии окончательные истины в последней инстанции и целые груды их отбрасывать раз навсегда» (с. 88-90).

Что касается “окончательных истин в последней инстанции”, то с Энгельсом можно только согласиться. Вероятно, как раз из таких соображений вытекает утверждение, что “марксизм не догма, а руководство к действию”. Тем не менее, какие-то истины нужны, пусть и промежуточные, временные. Иначе возникнет ситуация, когда приверженцы какой-либо теории вообще перестанут обращать внимание на то, соотносится ли эта теория с реальностью, или нет. А зачем? Ведь теория по определению не может быть вечной и истинной. Она очевидно предварительна. И если обнаружилось её несоответствие реальности, то не надо расстраиваться – теория не догма. Надо взять метод, с помощью которого теория была получена, и применить его к большему комплексу фактов – чтобы получить новую теорию (руководство к действию). При этом не обращается внимания на ложность/истинность теории, то есть на обоснованность самого метода.

Так в основании большинства отечественных вариантов марксизма лежит ленинская теория империализма и вытекающее из нее понятие «эпоха социалистических революций». Если применять стандартный в науке механизм конкуренции прогнозов, то мы имеем два конкурирующих варианта марксизма – В. Ленина и Э. Бернштейна – которые дают разные прогнозы событий в ХХ веке. Причем, прогнозы Ленина успешно провалились, а прогнозы Бернштейна в основном соответствуют реальности (Мальцев А. Ошибочность ленинской теории империализма // Мальцев А. Марксизм и Украина (апрель 2022 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr457.html). Таким образом, ленинизм должен бы был быть отброшен, а марксизм следует развивать на основе идей Э.Бернштейна. Однако марксисты, исходя из ложной эпистемологии марксизма продолжают придерживаться ленинизма, квалифицируя взгляды Бернштейна как ревизионизм. Кстати, негативная окраска термина “ревизионизм” как раз характеризует марксизм как не-научную теорию, поскольку развитие науки предполагает как раз постоянную ревизию имеющихся теорий и замену их новыми, более соответствующими реальности.

«Но еще хуже обстоит дело с вечными истинами в третьей, исторической, группе наук, изучающей, в их исторической преемственности и современном состоянии, условия жизни людей, общественные отношения, правовые и государственные формы с их идеальной надстройкой в виде философии, религии, искусства и т. д. В органической природе мы все же имеем дело, по крайней мере, с последовательным рядом таких процессов, которые, если иметь в виду область нашего непосредственного наблюдения, в очень широких пределах повторяются довольно правильно. Виды организмов остались со времен Аристотеля в общем и целом теми же самыми. Напротив, в истории общества, как только мы выходим за пределы первобытного состояния человечества, так называемого каменного века, повторение явлений составляет исключение, а не правило; и если где и происходят такие повторения, то это никогда не бывает при совершенно одинаковых обстоятельствах. Таков, например, факт существования первобытной общей собственности на землю у всех культурных народов, такова и форма ее разложения. Поэтому в области истории человечества наша наука отстала еще гораздо больше, чем в области биологии. Более того: если, в виде исключения, иногда и удается познать внутреннюю связь общественных и политических форм существования того или иного исторического периода, то это, как правило, происходит тогда, когда эти формы уже наполовину пережили себя, когда они уже клонятся к упадку. Познание, следовательно, носит здесь по существу относительный характер, так как ограничивается выяснением связей и следствий известных общественных и государственных форм, существующих только в данное время и у данных народов и по самой природе своей преходящих Поэтому, кто здесь погонится за окончательными истинами в последней инстанции, за подлинными, вообще неизменными истинами, тот немногим поживится, - разве только банальностями и общими местами худшего сорта, вроде того, что люди в общем не могут жить не трудясь, что они до сих пор большей частью делились на господствующих и порабощенных, что Наполеон умер 5 мая 1821 г. и т. д.» (с. 90). Энгельс тут обращает внимание на важную особенность социальной материи – гораздо большее характерное время протекания процессов, по сравнению с биологической и тем более физической формами движения материи. Именно поэтому в социальной области так плохо с повторяемостью процессов, приходится делать выводы на основании уникальных, единичных явлений. Так Маркс построил свою формационную теорию на основе единственной промышленной революции – другие революции в базисе в то время отсутствовали в научном обороте: «Современная промышленность никогда не рассматривает и не трактует существующую форму производственного процесса как окончательную. Поэтому ее технический базис революционен, между тем как у всех прежних способов производства базис был по существу консервативен. Посредством внедрения машин, химических процессов и других методов она постоянно производит перевороты в техническом базисе производства, а вместе с тем и в функциях рабочих и в общественных комбинациях процесса труда. Тем самым она столь же постоянно революционизирует разделение труда внутри общества и непрерывно бросает массы капитала и массы рабочих из одной отрасли производства в другую» (Маркс К. Капитал. Том 1. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.23. М.: ГИПЛ, 1961. С.497-498). Если следовать этой логике, то не только социализм является первой фазой коммунизма, но и капитализм является еще более ранней формой того же коммунизма – поскольку и социализм, и капитализм основываются на одной и той же промышленной революции. Почему нет? Ведь производство уже при капитализме становится общественным. Да и формы личной зависимости уходят в прошлое – только весь рабочий класс в целом становится собственностью не отдельного капиталиста, а всего класса капиталистов в целом.

В следующем далее XI разделе Энгельс говорит о паровой революции более определенно: «Паровая машина /…/ является для нас представительницей всех тех связанных с ней огромных производительных сил, при помощи которых только и становится возможным осуществить такое состояние общества, где не будет больше никаких классовых различий, никаких забот о средствах индивидуального существования и где впервые можно будет говорить о действительной человеческой свободе, о жизни в гармонии с познанными законами природы» (с. 117). То есть Маркс и Энгельс на самом деле считали, что к коммунизму приводит непосредственно промышленная (паровая) революция. Впрочем, эти рассуждения показывают скорее не то, что капитализм является фазой коммунизма, а порочность модели разных фаз коммунизма, применяемой Марксом.

Точно также, если рассматривать единственно опыт Британии, то получается, что появление больших масс свободных, но лишенных собственности работников явилось стартовой точкой развития капитализма. И наличие таких работников (пролетариев) с тех пор является характеристическим признаком капитализма. Но если посмотреть на историю России, то капиталистическое производство стало развиваться еще в дореформенной России, ещё при Петре Первом, что ставит под сомнение этот признак капитализма. Для развития капитализма необходим рынок рабочей силы, а уж свободна эта сила, или её на рынок выставляет внешний для этой силы собственник – не является критичным (Мальцев А. Вопрос критерия наличия/отсутствия капитализма как формации // «Камо грядеши» (декабрь 2014 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr349.html).

«Таким образом, оказалось, что закон Бойля верен только в известных пределах. Но абсолютно ли, окончательно ли верен он в этих пределах? Ни один физик не станет утверждать это. Он скажет, что этот закон действителен в известных пределах давления и температуры и для известных газов; и он не станет отрицать возможность того, что в результате дальнейших исследований придется в рамках этих узких границ произвести еще новые ограничения или придется вообще изменить формулировку закона» (с. 93). Очень интересное замечание Энгельса, его стоит сопоставить со следующим утверждением: «Но из рамок классовой морали мы еще не вышли. Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике. А теперь пусть оценят самомнение г-на Дюринга, который, находясь в гуще старого классового общества, претендует, накануне социальной революции, навязать будущему, бесклассовому обществу вечную, не зависящую от времени и реальных изменений мораль! Так обстоит дело даже в том случае, если предположить, что г-н Дюринг понимает, хотя бы в общих чертах, структуру этого будущего общества, - а это нам пока еще не известно» (с. 96). Накатывающую социальную революцию в то время на самом деле можно было предсказать в рамках не гегелевской, а марксистской диалектики, такое предсказание и было сделано. Однако бесклассовый характер будущего общества является прогнозом. Этот характер невозможно вывести “из имеющихся фактов при помощи мозгов”. С необходимостью такое утверждение является априорным спекулятивным прогнозом, то есть прогнозом, сделанным в рамках гегелевской диалектики. Энгельс вполне обоснованно говорит – нам пока неизвестна структура этого будущего общества. Так на каком же основании Энгельс утверждает, что посткапиталистическое общество будет бесклассовым?

Х. Мораль и право. Равенство

«Это только иная форма старого излюбленного идеологического метода, называемого также априорным, согласно которому свойства какого-либо предмета познаются не путем обнаружения их в самом предмете, а путем логического выведения их из понятия предмета. Сперва из предмета делают себе понятие предмета; затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразоваться с предметом, а предмет должен сообразоваться с понятием. /…/ Что происходит, когда подобного рода идеолог конструирует мораль и право не из действительных общественных отношений окружающих его людей, а из понятия - или из так называемых простейших элементов - «общества»? /…/
А что же он находит в своем сознании? Большей частью моральные и правовые воззрения, представляющие собой более или менее соответствующее выражение - в положительном или отрицательном смысле, в смысле поддержки или борьбы - тех общественных и политических отношений, среди которых он живет; далее он находит, быть может, представления, заимствованные из соответствующей литературы, и, наконец, возможно еще какие-нибудь личные причуды. Наш идеолог может вертеться и изворачиваться, как ему угодно: историческая реальность, выброшенная им за дверь, возвращается через окно. И воображая, что он создает нравственное и правовое учение для всех миров и всех времен, он на самом деле дает искаженное, - ибо оно оторвано от реальной почвы, - и поставленное вверх ногами отражение, словно в вогнутом зеркале, консервативных или революционных течений своего времени» (с. 97-98). Довольно странно читать такие утверждения Энгельса. Переходя из гегельянства в материализм и предлагая материализм как эпистемологию, Маркс с Энгельсом обрезали процесс научного творчества. Действительно, только из опытных фактов можно вывести понятие предмета. Но это только первая фаза процесса. На второй фазе из понятия предмета логически выводятся его свойства (делается прогноз) – чтобы затем сравнить этот прогноз с реальностью и определить не вкрались ли ошибки в выведенное понятие предмета. Выдвигая принцип неиспользования диалектики для прогнозов, Маркс с Энгельсом фактически обрезали вторую фазу процесса познания.

«Два человека, потерпевших кораблекрушение, попали на необитаемый остров и образуют там общество. Воли их формально совершенно равны, и оба признают это. Но материально между ними существует большое неравенство: A - решителен и энергичен, B - нерешителен, ленив и вял; A - смышлен, B - глуп. Много ли времени должно пройти, чтобы, как правило, A навязал B свою волю, сначала путем убеждения, затем по установившейся привычке, но всегда в форме добровольного согласия? Соблюдается ли здесь форма добровольного согласия или же она грубо попирается ногами - рабство остается рабством. Добровольное вступление в подневольное состояние проходит через все средневековье, а в Германии оно наблюдается еще и после Тридцатилетней войны» (с. 100). Энгельс применяет это утверждение к капитализму. Добровольный наём на работу в его глазах эквивалентен рабству. Именно поэтому появилось требование отмены рынка и отмены разделения труда на стадии посткапитализма, то есть после пролетарской революции. Однако это априорное утверждение – даже удивительно, как этого не заметил сам Энгельс. Что же до реального советского общества после Октябрьской революции, то в СССР сохранилось разделение труда, соответственно, наём на работу. Довольно интересно поэтому мнение Б. Ихлова: «Следовательно, содержание угнетения класса классом составляет не столько урезание дохода, сколько низведение работника до роли винтика в механизме, его обезличивание путем отчуждения от управления. Основанием такого отчуждения является общественное разделение труда, в первую очередь, на труд физический и умственный. Угнетает монотонный, однообразный, тяжелый обезличивающий (доминирующий абстрактный) труд, а не просто низкая плата для восстановления рабочей силы. Наемный характер труда генерируется абстрактным содержанием труда» (Ихлов Б. Современный марксизм. Часть 1. Пермь: Библиотека российского политического объединения «Рабочий», 2021. С.30).

«Ремесленное производство перестало удовлетворять растущий спрос; в ведущих отраслях промышленности наиболее передовых стран оно было заменено мануфактурой. Однако вслед за этим громадным переворотом в экономических условиях жизни общества далеко не сразу наступило соответствующее изменение его политической структуры. Государственный строй оставался феодальным, тогда как общество становилось все более и более буржуазным» (с. 106). Здесь интересно отличие от схемы Маркса. Маркс первой формой капиталистической организации труда считал простую кооперацию (Маркс К. Капитал. Т.1. Глава XI. Кооперация // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.23. М.: ГИПЛ, 1960. с.333 и далее), однако это ошибка. Первой формой капиталистического производства является мануфактура, как тут это Энгельс и отмечает.

XI. Мораль и право. Свобода и необходимость

«Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе» (с. 116). Здесь Энгельс некритично перефразирует определение Гегелем свободы как познанной необходимости (Гегель. Энциклопедия философских наук. Т.1. Наука логики. М., «Мысль», 1974. С.143) – это тяжкое наследство гегельянства Энгельса.

Подчеркнём, что формула Гегеля даёт определение исключительно духовной свободы, а не свободы вообще. Ещё в дипломной работе «Проблема свободы на современном этапе» в Казанском УМЛ в 1990 году (Мальцев А. Проблема свободы // Ноосфера. 1990. №3) я приводил пример Пьера Безухова, как иллюстрацию порочности такого понятия свободы. (Там же, в этой дипломной работе, давалось более корректное определение свободы, применимое не только в духовной области, но и для физической формы движения материи.) Вспомните момент, когда Пьер попытался выйти за пределы конвоя и его остановил французский солдат. А потом Пьер разражается хохотом на тему, что его заперли – «Кого заперли? Мою бессмертную душу! Ха-ха-ха». После чего Пьер осознал бессмысленность сопротивления вооруженным солдатам, то есть необходимость своего нахождения в колонне пленных и дальше шёл спокойно, без попыток выйти за пределы охраны. Осознав эту необходимость, Пьер, согласно Гегеля, стал свободным.

«Сконструируем социальную ситуацию, чтобы сделать это противоречие более ясным. Преступник, заключенный в тюрьму, осознаёт совершенное им преступление. Осознаёт необходимость раскаяния и неизбежность наказания. Таким образом, он осознаёт необходимость своего содержания в тюрьме до конца срока. Следовательно, он, оставаясь в заключении, становится свободным. Такое определение свободы не может нас удовлетворить» (Мальцев А. Понятие свободы в свете геометризации социологии // Андрей А. Мальцев. Рабочие материалы для экзамена по английскому языку. Andrew A. Mal’tsev. Operational materials for the English exam. Саратов. «Техно-Декор». 2020 г. с.32). Подобное жёсткое определение свободы давал еще Гегель: «человек действительно свободен /…/ вследствие силы своего характера, благодаря образованию, философии (мудрец свободен, будучи рабом и в цепях)» (Гегель. Энциклопедия философских наук. Т.3. Философия духа. М.: «Мысль», 1977. С.324).

«Мы можем определить свободу как объём пространства возможных изменений параметров системы, внутри которого система ведет себя стохастически» (Мальцев А. Понятие свободы… с.34).

XII. Диалектика. Качество и количество

«Если уже простое механическое перемещение содержит в себе противоречие, то тем более содержат его высшие формы движения материи, а в особенности органическая жизнь и ее развитие. Как мы видели выше, жизнь состоит прежде всего именно в том, что живое существо в каждый данный момент является тем же самым и все-таки иным» (с. 124). Как раз это противоречие и не позволяло в XIX веке применять экспериментальную эпистемологию в области социологии. Преодолеть данное противоречие стало возможно только с помощью математической статистики и теории вероятностей, то есть не ранее ХХ века.

«Но уже и низшая математика кишит противоречиями. Так, например, противоречием является то, что корень из А должен быть степенью А, и тем не менее А^1/2 = √А. Противоречием является также и то, что отрицательная величина должна быть квадратом некоторой величины, ибо каждая отрицательная величина, помноженная сама на себя, дает положительный квадрат. Поэтому квадратный корень из минус единицы есть не просто противоречие, а даже абсурдное противоречие, действительная бессмыслица. И все же √-1 является во многих случаях необходимым результатом правильных математических операций; более того, что было бы с математикой, как низшей, так и высшей, если бы ей запрещено было оперировать с √-1?» (с. 124-125). Решительно непонятно – какие противоречия усмотрел Энгельс в приведенном примере. У него просто проблемы с абстрактным мышлением. Ибо это в глубоком прошлом под абстрактным мышлением понималась способность представлять себе различные философские системы или различные диалектические противоречия. Сегодня это уже архаика. Начиная с Декарта, когда пошла математизация теоретического знания, способность к абстрактному мышлению – это способность осознавать математические закономерности. Наиболее сильное абстрактное мышление заключается в оперировании многомерными пространствами. Корень из минус единицы давно уже не бессмыслица, поскольку входит сегодня, к примеру, в школьную программу по физике и служит для расчетов индуктивного и ёмкостного сопротивлений.

Вообще, представить себе этот корень довольно легко, правда необходима некоторая способность к абстракции. Возьмем, к примеру, квадрат со стороной = 3 (см. Рис.1). Его площадь S, как легко видеть, равна 9.

Теперь прибавим к этому квадрату дырку, скажем, в самом центре (см. Рис.2).

Легко посчитать (просто пересчитав маленькие квадратики), что теперь площадь фигуры Sф = 8.

Обозначим площадь дырки как Sд, а сторону дырки (поскольку дырка представляет собой маленький квадрат) обозначим как L.

А теперь несколько формальных преобразований.

S + Sд = Sф

Отсюда Sд = Sф – S, или Sд = 8 – 9, или Sд = –1

Таким образом, сторона дырки L = √–1, что нам и требовалось. То есть этот корень из минус единицы является просто стороной дырки, и представить его себе зрительно не представляет сложности. Некоторую проблему, особенно у людей со слабой способностью абстрактного мышления, может вызвать необходимость именно прибавлять дырку к первоначальной фигуре. Ведь если не прибавлять, а вырезать (вычитать) дырку, тогда у нас получится маленький квадратик с действительной площадью +1, никакой мнимой единицы так получить нельзя. Если теперь попробовать прибавить этот квадратик к первоначальной фигуре, изображенной на Рис.1, то получится что-либо подобное тому, что изображено на Рис.3.

Как видите, никакой мнимой единицы таким образом не получить. Чтобы получить мнимую единицу, надо сначала представить себе дырку, а потом именно прибавить её к фигуре, изображённой на Рис.1. Только в этом случае у вас будет мнимый квадрат, соответственно его сторона будет мнимой единицей.

Ну а то, что эта единица называется мнимой, совсем не означает, что она есть “действительная бессмыслица”, как это пишет Энгельс. Это не более, чем обычный термин, слово – не более того. С тем же успехом эту единицу можно было бы назвать, к примеру, зеленой единицей. Это же ни в коем случае не стало бы значить, что единица имеет зеленый цвет. Точно также и мнимая единица вполне реальна.

«Если он уже и тогда сделал промах, отождествив диалектику Маркса с диалектикой Гегеля» (с. 126). Тут Энгельс пребывает в иллюзии, что есть какое-то различие между диалектикой Маркса и диалектикой Гегеля. Диалектика – это способ спекулятивных рассуждений. В этом смысле она не может быть ни материалистической, ни идеалистической. Проводить различие между материалистической и идеалистической диалектиками – это всё равно, как объявить идеалистической математику (имеет дело с абстракциями), затем придумать особую материалистическую математику, и утверждать, что с помощью этой новой материалистической математики запрещено делать прогнозы, а можно обсчитывать только уже существующие предметы. То есть измерять уже построенный дом – допустимо, а рассчитать проект еще только планируемого дома нельзя, поскольку это идеализм, планируемый дом существует только в головах архитекторов. А все попытки использовать обычную математику клеймить как идеализм и запрещать.

«И только после всего этого и в связи с дальнейшими рассуждениями, имеющими целью осветить и обосновать тот факт, что не любая незначительная сумма стоимости достаточна для превращения ее в капитал и что в этом отношении каждый период развития и каждая отрасль производства имеют свои минимальные границы, - только в связи со всем этим Маркс замечает: “Здесь, как и в естествознании, подтверждается правильность того закона, открытого Гегелем в его «Логике», что чисто количественные изменения на известной ступени переходят в качественные различия”» (с. 128). Вот как раз хорошая иллюстрация к выдвинутому Марксом принципу неиспользования диалектики для каких-либо априорных прогнозов или априорной аргументации чего-либо, а использование диалектики, по мысли Маркса, может заключаться только в апостериорной констатации наличия диалектических законов в природе или обществе после того, как эти законы выведены с помощью каких-либо других (не диалектики) методов спекулятивных рассуждений. Законы по мысли Маркса-Энгельса должны абстрагироваться не из головы, а из природы при помощи головы. Но такой подход ошибочен – невозможно построить теоретическую науку без прогнозов.

XIII.Диалектика. Отрицание отрицания

Со 133 страницы идет цитирование Энгельсом переложения Дюрингом главы Маркса о первоначальном накоплении капитала, Дюринг описывает собственность в одно и то же время и индивидуальную, и общественную, как гегелевское высшее единство, в котором противоречие снимается. И далее идет обсуждение по 138 страницу. Как раз здесь Энгельс наиболее отчетливо излагает принцип неиспользования диалектики для прогнозов. На стр.136-137 Энгельс пишет, что Маркс в Капитале на протяжении 50 страниц экономически и исторически исследовал первоначальное накопление капитала, и только потом Маркс констатирует, что экспроприаторов экспроприируют. То есть закон отрицания отрицания у Маркса является не аргументом, что такая экспроприация необходима, а наоборот, уже сделанный вывод об экспроприации позволяет констатировать, что имеет место диалектический закон отрицания отрицания. Это, вероятно, наиболее важный момент во всем Анти-Дюринге, а потому приведем обширное цитирование размером в 12 абзацев. Как раз здесь наиболее отчетливо выдвигается принцип неиспользования диалектики для прогнозов.

«“Экспроприация экспроприаторов является, таким образом, как бы автоматическим продуктом исторической действительности в ее материальных внешних условиях... /…/ Г-н Маркс успокаивается на своей туманной идее об индивидуальной и в то же время общественной собственности и предоставляет своим адептам самим разрешить эту глубокомысленную диалектическую загадку”. Так говорит г-н Дюринг. /…/
Г-н Дюринг называет это “туманом”, и он, - как это ни удивительно, - действительно прав в этом отношении. Но к несчастью, находится в этом “тумане” совсем не Маркс, а опять-таки сам г-н Дюринг. /…/
У Маркса сказано: “Это - отрицание отрицания. Оно восстанавливает индивидуальную собственность, но на основе достижений капиталистической эры - на основе кооперации свободных работников и их общей собственности на землю и произведенные самим трудом средства производства. Превращение основанной на собственном труде раздробленной частной собственности отдельных личностей в капиталистическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность”. Вот и все. Таким образом, порядки, созданные экспроприацией экспроприаторов, характеризуются как восстановление индивидуальной собственности, но на основе общественной собственности на землю и произведенные самим трудом средства производства. /…/ Маркс на стр. 56 предполагает “союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу”, т. е. социалистически организованный союз, и говорит: “Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в качестве средств производства. Она остается общественной. Но другая часть потребляется в качестве жизненных средств членами союза. Поэтому она должна быть распределена между ними”. А это должно быть достаточно ясно даже и для запутавшейся в гегельянстве головы г-на Дюринга.
Собственность, в одно и то же время и индивидуальная и общественная, - эта туманная уродливость, эта нелепица, получающаяся из гегелевской диалектики, эта путаница, эта глубокомысленная диалектическая загадка, которую Маркс предоставляет разрешить своим адептам, - опять-таки является продуктом свободного творчества и воображения г-на Дюринга. Маркс, выдаваемый г-ном Дюрингом за гегельянца, обязан в качестве результата отрицания отрицания дать некое настоящее высшее единство, а ввиду того что он это делает не так, как хотелось бы г-ну Дюрингу, последнему приходится снова впадать в возвышенный и благородный стиль и в интересах полной истины подсовывать Марксу такие вещи, которые представляют собой собственный фабрикат г-на Дюринга /…/
г-н Дюринг еще не открыл этого чудовища – “индивидуальной и в то же время общественной собственности” /…/
Какую же роль играет у Маркса отрицание отрицания? На странице 791 и следующих Маркс резюмирует конечные результаты изложенного на предыдущих 50 страницах экономического и исторического исследования о так называемом первоначальном накоплении капитала. /…/
“Капитал становится оковами того способа производства, который вырос при нем и под ним. Концентрация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют” /…/
«А теперь я спрашиваю читателя, где диалектически-витиеватые хитросплетения и арабески мысли, где путаное и превратное представление, в соответствии с которым все, в конце концов, сводится к одному, где диалектические чудеса для правоверных, где диалектический таинственный хлам и построенные по правилам гегелевского учения о логосе хитросплетения, без которых Маркс, по уверению г-на Дюринга, не может построить свое изложение?
Маркс просто доказывает исторически и здесь вкратце резюмирует, что точно так же, как некогда мелкое производство своим собственным развитием с необходимостью породило условия своего уничтожения, т. е. условия экспроприации мелких собственников, так и теперь капиталистическое производство само породило те материальные условия, от которых оно должно погибнуть. Процесс этот есть исторический процесс, и если он в то же время оказывается диалектическим, то это уже не вина Маркса, как бы это ни было неприятно г-ну Дюрингу /…/
Таким образом, называя этот процесс отрицанием отрицания, Маркс и не помышляет о том, чтобы в этом видеть доказательство его исторической необходимости. Напротив: после того как он доказал исторически, что процесс этот отчасти уже действительно совершился, отчасти еще должен совершиться, только после этого Маркс характеризует его к тому же как такой процесс, который происходит по определенному диалектическому закону. Вот и все.
Таким образом, это - опять-таки чистейшая передержка г-на Дюринга, когда он утверждает, что отрицание отрицания играет здесь роль повивальной бабки, благодаря услугам которой будущее высвобождается из недр прошедшего, или что Маркс требует, чтобы люди убеждались в необходимости общего владения землей и капиталом (а последнее уже само по себе представляет собой дюринговское “противоречие в телесной форме”) на основании веры в закон отрицания отрицания» (с. 133-138).

Что произошло? Дюринг слышал, вероятно, о том, что Маркс-Энгельс используют диалектику, но не особенно уловил эту тонкость с изобретением “материалистической диалектики”. В то же время он был настроен опровергнуть Маркса и предложить вместо марксизма собственную систему. А потому он поступил наиболее естественным (как ему казалось) образом – он взял диалектику и попытался вывести из нее какие-нибудь абсурдные результаты. Это обычный метод опровержения от противного. В результате он вывел собственность в одно и то же время и индивидуальную, и общественную как гегелевское высшее единство снятого противоречия. Поскольку Дюринг не мог представить себе такой формы собственности, то он посчитал, что задача выполнена – система Маркса опровергнута, как дающая абсурдные результаты. О чем он радостно и оповестил всех в своих трудах.

Но не тут-то было, поскольку Дюринг наткнулся на Энгельса. А Энгельс ему заявил – Маркс диалектику не применяет, во всяком случае не применяет для доказательств. Полный облом – все аргументы Дюринга полностью обнуляются.

Однако рассмотрим эту проблему внимательнее. Вот эта собственность в одно и то же время и индивидуальная (частная), и общественная. Энгельс также не мог представить себе это чудовище, эту туманную уродливость, эту глубокомысленную диалектическую загадку, а потому и отнес ее на счет исключительно Дюринга – аргумент типа «сам дурак». Но если ни Дюринг, ни Энгельс не могли себе представить такую форму собственности, то, быть может, мы сможем её себе представить? – все-таки прошло полтора столетия, эмпирический материал значительно вырос по сравнению с тем, каким обладали Дюринг-Энгельс.

Сначала отметим – почему вообще возникает необходимость обобществления. Наиболее кратко это описал Энгельс в «Принципах коммунизма» (Энгельс Ф. Принципы коммунизма // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.4. М.: ГИПЛ, 1955. С.322-339).
В 4-м вопросе вводится промышленная революция как причина дальнейших социальных процессов (Энгельс Ф. Принципы… с.322-323).
В 11-м вопросе Энгельс обосновывает, что промышленная революция готовит «социальную революцию, которую произведет пролетариат» (Энгельс Ф. Принципы… с.328).
В 12-м вопросе обосновывается, что анархия производства порождает торговые кризисы (Там же).
В 13-м вопросе обосновывается, что это с необходимостью ведет к новому общественному строю.
Энгельс даже употребляет оборот «вполне убедительно доказано» (Там же, с.329).
В 14-м вопросе обосновывается, что это означает «уничтожение частной собственности» (Там же. С.330).
В 18-м вопросе описывается течение пролетарской революции (Там же. С.332-333).
20-й вопрос – последствия окончательного устранения частной собственности. Общество, организованное на коммунистических началах, несовместимо с дальнейшим существованием классовых различий (Там же, с.334-336).
Это диалектическое доказательство, причем, оно сделано в логике Гегеля, поскольку делается прогноз о характере будущего строя, марксистский же метод предполагает отказ от диалектических прогнозов. Вероятно, поэтому «Принципы» забраковали, и они были переписаны в виде «Манифеста», где диалектическая аргументация практически не видна. Итак, основная причина, что вызывает необходимость изменения общественного строя – кризисы неплатежей (перепроизводства). Вот у Энгельса: «необходимо либо отказаться от крупной промышленности, - а это абсолютно невозможно, - либо…» (Там же. с.329).

Однако тот рецепт решения проблемы кризисов, что предложили Маркс-Энгельс, является идеалистическим. Они сначала осмыслили ситуацию в своей голове, а затем из этой головы (из этих голов) выдали решение (измыслили решение) и начали применять его к реальному обществу.

А как шли процессы в реальности, как они шли стихийно?

Регулярные кризисы создавали большие проблемы капиталистам и приводили к разорению множества предпринимателей. В результате появилась защитная реакция – обобществление капиталов. Если индивидуальный капиталист не может выдержать кризиса, то надо скооперироваться. Кооперированные капиталы позволяют снизить издержки производства, то есть с большей устойчивостью встречать кризисы. Вот что писал по этому поводу Маркс: «Но ведь это коммунизм, «невозможный» коммунизм! Однако те представители господствующих классов, - и их не мало, - которые достаточно умны, чтобы понять, что настоящая система не может долго существовать, стали назойливыми и крикливыми апостолами кооперативного производства. А если кооперативное производство не должно оставаться пустым звуком или обманом, если оно должно вытеснить капиталистическую систему, если объединенные кооперативные товарищества организуют национальное производство по общему плану, взяв тем самым руководство им в свои руки и прекратив постоянную анархию и периодические конвульсии, неизбежные при капиталистическом производстве, - не будет ли это, спрашиваем мы вас, милостивые государи, коммунизмом, «возможным» коммунизмом?» (Маркс К. Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.17. М.: ГИПЛ, 1960. с.346-347). Маскирующий эффект для этого высказывания оказывают слова «кооперативное производство». Возникает впечатление, что речь идёт о кооперативах, то есть о мелких предпринимателях. Тогда как тут речь идёт о кооперации крупных капиталов – о синдикатах, картелях и трестах.

Таким образом, мы имеем предсказание от 1848 года о необходимости обобществления и констатацию факта, что совершенно независимо от этого предсказания в 1871 году идея обобществления капиталов стала пропагандироваться самими капиталистами.
Ну а на рубеже ХХ столетия большая часть собственности была монополизирована (Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма // Ленин В.И. ПСС. Т.27. с.315) – не столько благодаря тому, что капиталисты вняли этим пропагандистам, сколько потому, что немонополизированные капиталисты массово разорялись.

Обратите внимание, что монополия (акционерное общество) является одновременно и частным капиталом (на праве владения акцией), и общественным (общество) – как гегелевское высшее единство снятого противоречия. Таким образом критика Дюрингом Маркса не показывала бессмыслицу, т.е. не могла опровергнуть Маркса от противного, а уточняла построения Маркса и доводила их до прогноза монополизации промышленности. И если Маркс пребывал в иллюзии, что не использует гегелевскую диалектику, а применяет «материалистическую» диалектику, то Дюринг-то использовал как раз гегелевскую диалектику для этого прогноза. Несмотря на то, что ни автор прогноза (Дюринг), ни его критик (Энгельс) не признали разумность этого прогноза и отказывались от получающегося чудовища, прогноз блестяще реализовался через 50 лет после того, как был сделан (исходный прогноз был сделан в 1848 году). Такой предсказательной силой, когда прогнозы теории сбываются вопреки как авторам, так и критикам, сравнимой с предсказательной силой физических теорий, из гуманитарных теорий может похвастаться только марксизм. Дополнительно этот факт полностью обнуляет критику К. Поппера, что в марксизме нет прогнозов, а есть только пророчества (Мальцев А. Конфликт Поппер–Маркс в контексте развития науки // Вестник КГТУ им. А.Н.Туполева. 1998. №2).

Но это только часть прогноза. То, что капиталы будут обобществлены. Остаётся ещё вторая часть прогноза – что это приведет к смене общественного строя, то есть установлению новой общественно-экономической формации. Как шли процессы далее?

Монополии – первые в истории экономические субъекты, которые достаточно богаты, чтобы создать в массовом масштабе НИИ и КБ. Ленин в «Империализме» описал скупку трестами патентов и создание ими внутренних структур (КБ для развития производства и доработки патетов) для исследовательских работ (Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма // Ленин В.И. ПСС. Т.27. c.319). Инженеры и ученые, работающие в ведомственных НИИ, составляют основную массу нового производящего класса, пролетарского класса эпохи НТР. На протяжении ХХ века относительная численность инженеров неуклонно росла, а рабочего класса – падала. Именно так и развивалось постиндустриальное производство – началась научно-техническая революция как революция в базисе. Возникает термин «революция менеджеров». Пара классов рабочие-капиталисты начинает сменяться парой инженеры-менеджеры (в СССР – номенклатура).

Устранение основного противоречия капитализма происходит в 30-х годах ХХ века:
«Действуя в соответствии с тем, что теперь называют кейнсианской революцией, государство берет на себя задачу регулирования совокупного дохода, расходуемого на приобретение товаров и услуг, в масштабе всей экономики. Оно стремится обеспечить достаточно высокий уровень покупательной способности, позволяющий реализовать всю продукцию, которую может произвести существующая в данный момент рабочая сила» (Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество. М.: Эксмо, 2008. c.29). Создаются общественные фонды потребления, из которых финансируются пособия по безработице.
Это позволяет полностью блокировать основную проблему капитализма – кризисы неплатежей: «В течение двух десятилетий, прошедших после Второй Мировой войны, не было ни одной глубокой депрессии; с 1947 по 1966 г. был лишь один год, когда реальный доход в США не возрос» (Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество. М.: Эксмо, 2008. c.30). Таким образом, основное противоречие капитализма – противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения (потребления) – снимается.

То есть через 85 лет после прогноза на самом деле происходит смена общественно-экономических формаций. Если же брать казус большевиков, то даже чуть раньше. Однако этот казус совершенно нехарактерен для марксизма, настолько, что до сих пор идут споры – а был ли вообще построен в СССР социализм? Впрочем, общественные фонды потребления были созданы и в СССР. Точно также, как и государственное регулирование экономики. НИИ и КБ также начали массово создаваться в СССР – первоначально в рамках реализации ГОЭЛРО. Так что можно говорить, что с этого момента, с запуска ГОЭЛРО, и советская страна также перешла в новую посткапиталистическую формацию.

Таким образом, не играет никакой роли в рамках какой диалектики, марксовой или гегелевской, создан прогноз. Значение имеет только то – подтвердился ли этот прогноз последующими эмпирическими данными или нет. О непонимании Энгельсом научного метода свидетельствует хотя бы замечание Энгельса на стр.138: «О полном непонимании природы диалектики свидетельствует уже тот факт, что г-н Дюринг считает ее каким-то инструментом простого доказывания, подобно тому как при ограниченном понимании дела можно было бы считать таким инструментом формальную логику или элементарную математику. Даже формальная логика представляет собой прежде всего метод для отыскания новых результатов, для перехода от известного к неизвестному; и то же самое, только в гораздо более высоком смысле, представляет собой диалектика, которая к тому же, прорывая узкий горизонт формальной логики, содержит в себе зародыш более широкого мировоззрения. То же соотношение имеет место в математике» (с. 138).

Тот факт, что логика, математика и диалектика являются методом для перехода от неизвестного к известному, для отыскания новых результатов почему-то используется Энгельсом как критика использования этих инструментов для доказательств – именно это ставится в вину Дюрингу. Найденный новый результат прежде всего должен быть доказан, обоснован – с помощью той спекулятивной системы, что используется в данный момент. Это необходимое условие научного поиска. Полагать это «простым доказыванием»? Крайне оригинально. Приведем здесь анекдот, связанный, кажется, с Д'Аламбером, философом, математиком и механиком. Один французский дворянин пожелал брать у него уроки математики. Но на первом уроке геометрии, где Д’Аламбер доказывал ему какую-то теорему, этот дворянин заявил: «Зачем эти доказательства? Вы дворянин. Дайте мне честное слово, что это так, и закончим на этом». Было бы забавно, если бы к Энгельсу подошел какой-нибудь марксист и сказал что-либо подобное: «Вы совершенно правы. Диалектику нельзя использовать для доказательств. Марксист марксисту должен верить на слово».

XIV. Заключение

К заключению Энгельса прибавить нечего. Собственно, вся критика Дюринга вполне оправданна. Что же до марксистского метода, то в этой главе о нём не сказано ни слова. А потому мы вполне можем отойти от разбора книги Энгельса и использовать этот раздел, чтобы немного порассуждать о методе.

В СССР марксизм-ленинизм изучали в каждом ВУЗе. Соответственно, и у нас на физфаке он составлял существенную часть программы. Но если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что диалектику нельзя применять (что Маркс не применял диалектику) для доказательств, для прогнозов, то, вероятно, поднялся бы хохот – настолько эта идея парадоксальна. Имеется формальная система спекулятивных рассуждений, и ее не применяют для прогнозов, а уже только постфактум констатируют, что имеет место тот или иной диалектический закон! И при этом ещё и утверждают, что марксизм – наука! А эти люди вообще имеют представление – что такое теоретическая наука? Вполне понятно, что ни один преподаватель не решался сказать нам ничего подобного – его бы просто подняли на смех. Поскольку студенты-физики вполне естественно исходили из того понятия научности, что применяется в физике, а потому ни один преподаватель не мог бы решиться впаривать нам удивительное понятие эрзац-научности, принятое в марксизме. Конечно, про необходимость диалектики говорилось много, но про то, что её нельзя или не надо применять для прогнозов?!?!? Такой ахинеи нам ни один преподаватель сказать не мог – просто не решился бы. Его забили бы ироничными вопросами как мамонта. По этой причине данная тонкость марксистского учения прошла мимо меня.

Столкнулся я с этой стороной марксизма, когда пытался разобраться в том, какие же ошибки в марксизме имеются. И тогда я обнаружил, что Маркс применял три различных диалектических преобразования (три различных триады), но в качестве синтеза в них во всех фигурирует коммунизм. Подчеркиваю – три различных триады с тремя разными тезисами. Так насколько оправданно, что у них один и тот же синтез? Напрашивается мысль, что произошло неоправданное отождествление этих триад, а это уже объясняло возникшие в марксизме проблемы. Соответственно, я попытался это доложить на конференции в Доме Плеханова. И получил убойный аргумент – Маркс диалектику для прогнозов не применял. Это как это вообще? Энгельс в «Диалектике природы» настаивал на неукоснительном применении диалектики (а следом за Энгельсом и марксисты-ленинцы, которые довольно репрессивно смотрели на отступления от марксистской гносеологии), а когда начинаешь ее применять, то натыкаешься на возражение, что так делать нельзя? Как это вообще понимать? Как издевательство?
Пришлось довольно сильно извернуться, чтобы, с одной стороны, довести до читателя проблему ложного отождествления существенно различных триад, с другой, чтобы высказать это так, как бы Маркс их не применял – чтобы статья прошла в печать в журнале Альтернативы (Мальцев А. Проблема социализма в формационной теории // Альтернативы. 2021 г. №4).

С другой стороны, изучение материалов показывает, что Маркс на самом деле выдвигал принцип неиспользования диалектики для прогнозов. Об этом вполне определенно говорит любимый ученик Энгельса (и даже душеприказчик, которому Энгельс оставил свой архив) Э. Бернштейн: «Мне никогда не приходило в голову утверждать или предполагать, что Маркс и Энгельс когда-либо делали свои выводы относительно будущих событий или того или иного исхода событий, опираясь прямо на закон отрицания. Подобного детского отношения к предмету я бы не искал и у последнего клубного оратора, не говоря уже об авторах “Манифеста”»
(Бернштейн Э. Диалектика и развитие // Бернштейн Э. Очерки из истории и теории социализма. С-Пб, 1902. с.333).
Обратите внимание на это выражение – «детское отношение». То есть отказ от использования диалектических законов для каких-либо спекулятивных доказательств был у Маркса-Энгельса (и их последователей) принципиальным моментом.

Однако Э. Бернштейн первый же в эту проблему упёрся, когда попытался разобраться с возникшими в марксизме проблемами – эмпирическая реальность стала отличаться от имеющихся в марксизме прогнозов. В результате возникла проблема с диалектикой: «раз мы покидаем почву фактов, твердо установленных при помощи опыта, раз наше мышление происходит вне их, мы попадаем в мир отвлеченных понятий; и если мы в этом случае будем следовать законам диалектики, как их установил Гегель, то мы, сами того не замечая, снова попадаем в сети “саморазвития понятия”. /…/ Но когда на основании этих положений дедуктивным путем предначертывается вперед тот или другой процесс развития, тогда уже начинается и опасность произвольных построений» (Бернштейн Э. Социальные проблемы. М, 1901. Стр.39-40). Бернштейн тут говорит полностью в духе введенного Марксом понятия научности, но высказывает сомнение, что этот принцип всегда удастся выдерживать. Без прогнозов невозможно ни развивать науку, ни планировать политическое действие, а потому, говоря о Марксе, Бернштейн замечает: «названная формула диалектического развития неоднократно вмешивалась в их политические расчеты, придавая им, по выражению Маркса, несколько “софистический” характер» (Бернштейн Э. Диалектика и развитие // Бернштейн Э. Очерки из истории и теории социализма. С-Пб, 1902. с.333). Но возникшую проблему общественность обсуждать отказывалась, так Бернштейн характеризует юбилейный сборник марксизма: «Произведение, которое хотело бы оправдать свое притязание на название: «научный социализм», должно было бы заняться столько же вопросом о том, насколько предсказания «Манифеста» сбылись, сколько вопросом – насколько действительное развитие уклонилось от этих предсказаний. Однако, серьезные попытки научной разработки научного социализма представляют пока исключения»
(Бернштейн Э. Теория переворота и колониальная политика // Эдуард Бернштейн. Очерки из истории и теории социализма. С-Пб, 1902. с.215).

Попытки Бернштейна разобраться в проблемах марксизма привели к тому, что его обозвали ревизионистом, чем закрыли дискуссию.

Таким образом, мы имеем по крайней мере три случая. Дюринг попытался применить к марксизму диалектику, в результате наткнулся на возражение Энгельса, что Маркс её не применял. Бернштейн также безуспешно попытался рассмотреть ошибки в прогнозах, но это закончилось ничем, в результате он пишет: «При настоящем положении дела, при помощи Маркса и Энгельса можно доказать все. Для апологетов и литературных зоилов это чрезвычайно удобно» (Бернштейн Э. Социальные проблемы. М, 1901. Стр.33). Наконец, мои попытки отдать статью в журнал. Создаётся впечатление, что принцип неприменения диалектики для прогнозов создал ситуацию нереформируемости марксизма, трудности корректировки теории в соответствии с изменяющейся социальной ситуацией. Что же удивительного, что марксизм в результате потерял статус научности?

Отдел второй. Политическая экономия

Перейдем к политэкономии.

I. Предмет и метод

Вот как Энгельс описывает работу, проведенную Марксом:
«критика доказывает, что созданные в пределах капиталистического способа производства массовые производительные силы, которые он уже не в состоянии обуздать, только и ждут того, что их возьмет в свое владение организованное для совместной планомерной работы общество, чтобы обеспечить всем членам общества средства к существованию и свободному развитию их способностей, притом во все возрастающей мере.
Чтобы всесторонне провести эту критику буржуазной экономики, недостаточно было знакомства с капиталистической формой производства, обмена и распределения. Нужно было также, хотя бы в общих чертах, исследовать и привлечь к сравнению формы, которые ей предшествовали, или те, которые существуют еще рядом с ней в менее развитых странах.
Такое исследование и сравнение было в общем и целом предпринято пока только Марксом, и почти исключительно его работам мы обязаны поэтому всем тем, что установлено до сих пор в области теоретического исследования добуржуазной экономики» (с. 154).

Или несколько далее ещё одна развернутая цитата: «Если бы наша уверенность относительно надвигающегося переворота в современном способе распределения продуктов труда, с его вопиющими противоположностями нищеты и роскоши, голода и обжорства, опиралась только на сознание того, что этот способ распределения несправедлив и что справедливость должна же, наконец, когда-нибудь восторжествовать, то наше положение было бы незавидно, и нам пришлось бы долго ждать. Средневековые мистики, мечтавшие о близком наступлении тысячелетнего царства, сознавали уже несправедливость классовых противоположностей. На пороге новой истории, 350 лет тому назад, Томас Мюнцер провозгласил это убеждение во всеуслышание. Во время английской, во время французской буржуазных революций раздается тот же клич и... отзвучав, замирает. Чем же объясняется, что тот самый призыв к уничтожению классовых противоположностей и классовых различий, к которому до 1830 г. трудящиеся и страждущие массы оставались равнодушны, находит теперь отклик у миллионов; что он завоевывает одну страну за другой, притом в той самой последовательности, в которой в отдельных странах развивается крупная промышленность, и с той самой интенсивностью, с которой происходит это развитие; что за одно поколение он приобрел такую силу, которая может бросить вызов всем объединившимся против него силам и быть уверенной в своей победе в близком будущем? Объясняется это тем, что современная крупная промышленность создала, с одной стороны, пролетариат, класс, который впервые в истории может выставить требование уничтожения не той или иной особой классовой организации, не той или иной особой классовой привилегии, а уничтожения классов вообще; класс, который поставлен в такое положение, что он должен провести это требование под угрозой опуститься, в противном случае, до положения китайских кули. А с другой стороны, та же крупная промышленность создала в лице буржуазии класс, который владеет монополией на все орудия производства и жизненные средства, но который в каждый период спекулятивной горячки и следующего за ним краха доказывает, что он стал неспособен к дальнейшему господству над производительными силами, переросшими его власть, - класс, под руководством которого общество мчится навстречу гибели, как локомотив, у которого машинист не имеет сил открыть захлопнувшийся предохранительный клапан. Иначе говоря, все это объясняется тем, что как производительные силы, порожденные современным капиталистическим способом производства, так и созданная им система распределения благ, пришли в вопиющее противоречие с самим этим способом производства, и притом в такой степени, что должен произойти переворот в способе производства и распределения, устраняющий все классовые различия, чтобы все современное общество не оказалось обреченным на гибель. На этом осязательном, материальном факте, который в более или менее ясной форме с непреодолимой необходимостью проникает в сознание эксплуатируемых пролетариев, - на этом факте, а не на представлениях того или другого мудрствующего домоседа о праве и бесправии, основана уверенность современного социализма в победе» (с. 160-161).

Обратите внимание, что Энгельс тут описывает. Средневековые мистики мечтали. Томас Мюнцер провозгласил. До 1830 года требование уничтожения классовых различий отклика не находило, а после 1830 года находит отклик у миллионов. Промышленность создаёт массовый пролетариат. Во время кризисов капиталисты не способны к дальнейшему господству и общество мчится к гибели. А потому должен произойти переворот. Этот факт с необходимостью проникает в сознание пролетариев. Отсюда уверенность социализма в победе.

Все так. Необходимость переворота обоснована. Но какого именно? Откуда следует, что пролетариат, совершив революцию, устранит классовые противоречия? Хотеть не вредно. Почему не предположить, что классовые противоречия капиталист-рабочий будут устранены, но вместо них возникнут какие-то другие классовые противоречия? Доказательства невозможности такого варианта нет, оно отсутствует.

Есть утопический призыв отменить разделение труда и рынок, чтобы отменить разделение общества на классы. Но насколько это возможно на том уровне развития, который имелся в конце XIX столетия? Да даже и в конце ХХ столетия?

II-IV. Теория насилия

На стр.166 и далее Энгельс пишет, что Маркс доказал, что «закон частной собственности, покоящийся на товарном производстве и товарном обращении, превращается путем собственной, внутренней, неизбежной диалектики в свою противоположность» (с.166). Здесь опять диалектика выступает не обоснованием, а в качестве верификации рассуждений. То есть сделанные рассуждения укладываются в диалектику. Возражая теории насилия Дюринга, Энгельс отмечает: «даже если исключить возможность всякого грабежа, насилия и обмана, даже если допустить, что всякая частная собственность первоначально была основана на личном труде собственника и что во всем дальнейшем ходе вещей обменивались друг на друга только равные стоимости, - то мы и тогда при дальнейшем развитии производства и обмена неизбежно придем к современному капиталистическому способу производства, к монополизации средств производства и жизненных средств в руках одного малочисленного класса, к низведению другого класса, составляющего громадное большинство, до положения неимущих пролетариев, к периодической смене спекулятивной производственной горячки и торговых кризисов и ко всей нынешней анархии производства. Весь процесс объяснен чисто экономическими причинами, причем ни разу не было необходимости прибегать к ссылке на грабеж, насилие, государство или какое-либо политическое вмешательство» (с.167).

Далее до стр.169 идет описание политической истории Европы и констатация: «буржуазия уже недалека теперь от того положения, которое дворянство занимало в 1789 году: она становится не только все более и более социально-излишней, но и прямой социальной помехой, она все более и более отходит от производственной деятельности и - как в свое время дворянство - все более и более становится классом, только получающим доходы. И этот переворот в своем собственном положении, как и создание нового класса, пролетариата, буржуазия осуществила без какого-либо насильственного фокуса, чисто экономическим путем. Более того, буржуазия отнюдь не желала такого результата своей собственной деятельности, напротив: результат этот проложил себе путь с непреодолимой силой, против воли буржуазии и вопреки ее намерениям» (с. 169). Как видно, Энгельс снова пользуется диалектикой, но исключительно в духе Маркса, то есть диалектика тут идет следом за историческим развитием, апостериорно, а не априорно.

А вот дальше Энгельс высказывает странное для диалектика утверждение: «Франко-прусская война отмечает собой поворотный пункт, имеющий совершенно иное значение, чем все предыдущие. Во-первых, оружие теперь так усовершенствовано, что новый прогресс, который имел бы значение какого-либо переворота, больше невозможен. Когда есть пушки, из которых можно попадать в батальон, насколько глаз различает его, когда есть ружья, из которых с таким же успехом в пределах видимости можно целить и попадать в отдельного человека, причем на заряжание требуется меньше времени, чем на прицеливание, - то все дальнейшие усовершенствования для полевой войны более или менее безразличны. Таким образом, в этом направлении эра развития в существенных чертах закончена» (с. 174).

Развитие закончено, следовательно, и войн больше не будет. Но так было бы исключительно при наступлении бесклассового общества – а вот этот именно прогноз в марксизме обоснован недостаточно, как мы отмечали в конце предыдущего раздела. А раз так, то и вооружения продолжают совершенствоваться. И не только новое ружьё, но и создание атомной бомбы не означает конец изменениям и совершенствованиям вооружений. Энгельс провозгласил конец эры развития вооружений, поскольку одновременно он провозгласил революцию: «Но этот милитаризм таит в себе зародыш собственной гибели. Соперничество между отдельными государствами принуждает их, с одной стороны, с каждым годом затрачивать все больше денег на армию, флот, пушки и т. д., /…/ применять всеобщую воинскую повинность и тем самым обучать в конце концов весь народ умению владеть оружием, так что народ становится способным в известный момент осуществить свою волю вопреки командующему военному начальству. /…/ То, что оказалось не по силам буржуазной демократии 1848 г., как раз потому, что она была буржуазной, а не пролетарской, - а именно, дать трудящимся массам такую волю, содержание которой соответствовало бы их классовому положению, - непременно совершит социализм. А это означает взрыв милитаризма и вместе с ним всех постоянных армий изнутри» (с. 175).

Тут Энгельс пребывает в иллюзии. Связь между войной и революцией имеется, как это показал ХХ век. Но не любой войной, а именно проигранной. Революции происходили в тех странах, что проигрывали войны (Австрия, Германия). В странах же, выигравших войну (Франция, Англия), всеобщее вооружение народа к революции не приводило. В Китае революция – следствие тяжелой войны с Японией, следствие японской оккупации территории Китая. Страны Восточной Европы сначала проиграли войну Гитлеру, а потом у них произошли революции, как экспорт из СССР. Кубинская же революция вообще с войной не связана. Таким образом, можно сделать вывод, что эти рассуждения Энгельса хотя и диалектичны, но ошибочны.

На стр.184-185 Энгельс описывает возникновение рабства: «сама община и союз, к которому принадлежала эта община, еще не выделяли из своей среды свободных, избыточных рабочих сил. Зато их доставляла война, а война так же стара, как и одновременное существование по соседству друг с другом нескольких общинных групп. До того времени не знали, что делать с военнопленными, и потому их попросту убивали, а еще раньше съедали. Но на достигнутой теперь ступени «хозяйственного положения» военнопленные приобрели известную стоимость; их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. Таким образом, насилие, вместо того чтобы господствовать над хозяйственным положением, было вынуждено, наоборот, служить ему. Рабство было открыто» (с.184-185). Как представляется, это ошибочная схема, объясняемая, впрочем, таким именно развитием в то время исторического знания.

Рабство возникает первоначально как раз внутри самой общины в виде патриархального рабства. Равно и не война была следствием появления рабства, наоборот, возникновение производящего хозяйства привело к возникновению войн как регулярного явления. При собирающем хозяйстве почти не было избыточного продукта. Да его негде было и хранить при постоянных откочевках с места на место. Только возникновение производящего хозяйства привело к увеличению общины в десять раз с 30-40 человек у собирателей до 200-300 у земледельцев. Как пишет Линдблад на основе сравнения племен Суринама (собиратели) и Венесуэлы (выращивают бананы), производящее хозяйство привело к появлению оседлости, увеличению поселков до 200 человек, повышению агрессивности, постоянным войнам с соседями, а сами поселки стали укрепленными (Линдблад Ян. Человек – ты, я и первозданный. М.: Прогресс, 1991. с.55, 56, 58). Линдблад пишет, что главе семейства нужны сыновья, чтобы поддерживать отца в драках и защищать селение. Нужда в сыновьях так велика, что женщины нередко убивают девочек, которых рожают уединившись в лесу, за пределами селения. Если принесут домой дочь, рискуют получить хорошую взбучку.

Но относительное сокращение в общине девочек ведет к сокращению рождаемости (посмотрите на современный Китай), а это в ещё большей мере усиливает нужду в сыновьях. Энгельс вполне оправданно пишет, что эту нужду стала восполнять война. Захваченные на войне люди становились членами семей. Вот, например, в Месопотамии: «Рабы (эре[д], нгеме) были бесправны, хотя и рассматривались как члены «домов», только низшие по положению» (История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия. Под ред. Дьяконова И.М. М.: Наука, 1983. с.204).

Можно предполагать, что как раз постоянная нужда в сыновьях и войны с соседями должны были привести к появлению патриархального рабства. Если в случае столкновения двух селений одно из них терпит полное поражение, и его мужчины уничтожаются, то имеет прямой смысл захватить мальчиков и усыновить их (включить в состав «дома») – все равно самостоятельно они выжить не смогут:
«в рабство уводили по большей части женщин и подростков. Дети от рабынь, рожденные в домах их новых господ или в храмовом хозяйстве, подрастая, вливались в число прочих работников на равных основаниях: только это могло заставить их трудиться и не бунтовать»
(История древнего Востока. Ч. I. Месопотамия. Под ред. Дьяконова И.М. М.: Наука, 1983. с.122.).
Подобного рода действия полностью идентичны захвату на охоте детенышей животных с целью их одомашнивания. Естественно – в новой семье эти мальчики окажутся впоследствии на самых низших социальных ролях. Именно этот механизм, а не рабовладение классического периода, и надлежит считать эталонным рабовладением. Раб – это доместицированный человек.

Высказывания же Энгельса объясняются не такими явлениями, а как раз рабством, считающимся классическим, то есть уже римским: «И раз мы уже заговорили об этом, то должны сказать, - каким бы противоречием и ересью это ни казалось, - что введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперед. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния» (с. 186).
Но римское рабовладение ошибочно считается принадлежащим к первой из классово-антагонистических формаций, оно должно быть отнесено ко второй антагонистической формации. Первой формацией является жреческая, при этом рабство возникает на базе ещё общественной собственности на средства производства, на общинной собственности
(Мальцев А. Корректировка формационной теории // «Камо грядеши» (март 2021 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr438.html).

«разделение труда между массой, занятой простым физическим трудом, и немногими привилегированными, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее также искусством и наукой. Простейшей, наиболее стихийно сложившейся формой этого разделения труда и было как раз рабство» (с. 186). Это ошибочное мнение Энгельса. Простейшей стихийно сложившейся формой разделения труда было разделение между общинниками и астрономами, т.е. жрецами. Рабство на этой стадии было включено в семью, и патриархи семей трудились наравне с рабами – между ними как раз разделение труда ещё не очень заметно. Ну примерно, как секретарь партячейки в цеху работал наравне с обычным токарем. Хотя конечно, объём прав секретаря превышал таковые у простого рабочего. Но водораздел проходил не между секретарём партячейки и обычным токарем, а между ними обоими и секретарём райкома.

«Заметим кстати, что все до сих пор существовавшие в истории противоположности между эксплуатирующими и эксплуатируемыми, господствующими и угнетенными классами находят свое объяснение в той же относительно неразвитой производительности человеческого труда. До тех пор, пока действительно трудящееся население настолько поглощено своим необходимым трудом, что у него не остается времени для имеющих общее значение общественных дел - для руководства работами, ведения государственных дел, для отправления правосудия, занятия искусством, наукой и т. д., - до тех пор неизбежно было существование особого класса, который, будучи свободным от действительного труда, заведовал указанными делами; при этом он никогда не упускал случая, чтобы, во имя своих собственных выгод, взваливать на трудящиеся массы все большее бремя труда (с. 187). Совершенно справедливое замечание.

«Только громадный рост производительных сил, достигнутый благодаря крупной промышленности, позволяет распределить труд между всеми без исключения членами общества и таким путем сократить рабочее время каждого так, чтобы у всех оставалось достаточно свободного времени для участия в делах, касающихся всего общества, как теоретических, так и практических. Следовательно, лишь теперь стал излишним всякий господствующий и эксплуатирующий класс, более того: он стал прямым препятствием для общественного развития; и только теперь он будет неумолимо устранен, каким бы «непосредственным насилием» он ни располагал» (с. 187). А вот это ошибка. На уровне развития ХХ века экплуатирующие классы пока сохранялись. В марксизме недостаточно обоснованно утверждение возможности их устранения на современном уровне.

«Во-первых, всякая политическая власть основывается первоначально на какой-нибудь экономической, общественной функции и возрастает по мере того, как члены общества вследствие разложения первобытных общин превращаются в частных производителей и, следовательно, еще больше увеличивается отчужденность между ними и носителями общих, общественных функций. Во-вторых, после того как политическая власть стала самостоятельной по отношению к обществу и из его слуги превратилась в его господина, она может действовать в двояком направлении. Либо она действует в духе и направлении закономерного экономического развития. Тогда между ней и этим развитием не возникает никакого конфликта, и экономическое развитие ускоряется. Либо же политическая власть действует наперекор этому развитию, и тогда, за немногими исключениями, она, как правило, падает под давлением экономического развития» (с. 188). Совершенно справедливое замечание. Именно так вполне естественно звездочеты выделились из общей массы общинников. Энгельс тут несколько ошибается только в последовательности. Он полагает, что сначала возникла частная собственность, и только потом возник эксплуататорский класс, тогда как такой класс возник первоначально на базе как раз общественной собственности. Правда после этого общественная собственность сразу начала разлагаться.

«Где внутренняя государственная власть какой-либо страны вступала в антагонизм с ее экономическим развитием, как это до сих пор на известной ступени развития случалось почти со всякой политической властью, - там борьба всякий раз оканчивалась ниспровержением политической власти. Неумолимо, не допуская исключений, экономическое развитие прокладывало себе путь; о последнем, наиболее разительном примере в этом отношении мы уже упоминали: это великая французская революция» (с. 188). Добавим тут и ещё один пример – развал СССР. Именно подавление частной собственности является одной из главных причин краха советского социализма. Тем более, что частная собственность вполне с социализмом уживается, как это показывает хотя бы Китай.

«Для ниспровержения эксплуататорского хозяйничанья понадобится, может быть, насилие - к сожалению, изволите видеть, ибо всякое применение насилия деморализует, дескать, того, кто его применяет. И это говорится несмотря на тот высокий нравственный и идейный подъем, который бывал следствием всякой победоносной революции!» (с. 189). Это спорное утверждение Энгельса. Нравственный революционный подъём выдыхается, тем более в условиях отсутствия базиса социализма. А следом наступает внутренний террор, как это показали 30-е годы в СССР. Избежать подобных явлений можно только путём построения экономической базы коммунизма. Сначала будет достигнут этот уровень экономического развития, потом станет возможна революция без революционных зверств. Если вы планируете революцию ранее этого уровня, будьте готовы к некоторым эксцессам.

V. Теория стоимости

«Избыток продукта труда над издержками поддержания труда и образование и накопление из этого избытка общественного производственного и резервного фонда - все это было и остается основой всякого общественного, политического и умственного прогресса. В предшествующей истории этот фонд составлял собственность того или иного привилегированного класса, которому вместе с этой собственностью доставались также политическая власть и духовное руководство. Предстоящий социальный переворот впервые сделает этот общественный производственный и резервный фонд, т. е. всю массу сырья, орудий производства и жизненных средств, действительно общественным, изъяв его из распоряжения привилегированного класса и передав его всему обществу как общее достояние» (с. 199-200). Это всё так. Энгельс только упускает из вида возможность, что после упразднения капиталистической эксплуатации может появиться новый способ эксплуатации, теперь уже на базе собственности общественной.

VI. Простой и сложный труд

Вот позиция Дюринга в изложении Энгельса: «Следовательно, дело обстоит не так, как туманно представляет себе г-н Маркс, будто чье-либо рабочее время само по себе имеет большую стоимость, чем рабочее время другого лица, потому что в первом из них как бы сгущено большее количество среднего рабочего времени; нет, всякое рабочее время, без исключения и принципиально, - следовательно, без необходимости выводить сначала какую-либо среднюю, - совершенно равноценно, и при рассмотрении работ какого-либо лица, как и при рассмотрении каждого готового продукта, нужно только выяснить, сколько рабочего времени других лиц скрыто в том, что на первый взгляд представляется затратой только его собственного рабочего времени. Для строгой значимости теории совершенно не важно, что именно будет тем, что не могло бы получить особого свойства и особой работоспособности без рабочего времени других людей, - будет ли этим применяемое рукой орудие производства, или сама рука, или даже голова. Между тем г-н Маркс в своих рассуждениях о стоимости не может отделаться от мелькающего на заднем плане призрака квалифицированного рабочего времени. Быть радикальным в этом направлении ему помешал унаследованный им способ мышления образованных классов, которому должно казаться чудовищным признание, что само по себе рабочее время тачечника и рабочее время архитектора экономически совершенно равноценны» (с. 202).

Вот возражение Энгельса: «То место у Маркса, которое вызвало этот «более мощный гнев» г-на Дюринга, очень коротко. Маркс исследует, чем определяется стоимость товаров, и отвечает: содержащимся в них человеческим трудом. Последний, продолжает он, «есть расходование простой рабочей силы, которой в среднем обладает телесный организм каждого обыкновенного человека, не отличающегося особым развитием... Сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их измерения, устанавливаются общественным процессом за спиной производителей и потому кажутся последним установленными обычаем /…/ У Маркса речь идет здесь прежде всего лишь об определении стоимости товаров, т. е. таких предметов, которые производятся внутри общества, состоящего из частных производителей, - производятся этими частными производителями за частный счет и обмениваются ими один на другой. Следовательно, здесь говорится отнюдь не об «абсолютной стоимости», где бы сия ни обитала, а о стоимости, имеющей силу при определенной форме общества» (с. 203).

Дюринг обращает внимание на то, что теория стоимости Маркса описывает простой труд и не может корректно описывать сложный. Энгельс же возражает, что это верно только при определенной форме общества. Неявно утверждается, что при социализме (коммунизме) эта проблема сама собой отпадёт. Однако проблема невозможности корректно оценивать сложный труд при социализме (в СССР) вылилась в невозможность корректно оценить труд инженера, что стало одним из существенных противоречий советского строя.

Что же до того, что «очень многие виды труда заключают в себе применение навыков или знаний, приобретенных с большей или меньшей затратой сил, времени и денег. Создают ли эти виды сложного труда в равные промежутки времени такую же товарную стоимость, как и труд простой, как расходование всего лишь простой рабочей силы? Ясно, что нет. Продукт часа сложного труда представляет собой товар более высокой, двойной или тройной, стоимости по сравнению с продуктом часа простого труда» (с. 203). Но этот аргумент советские идеологи блокировали утверждением, что образование в СССР бесплатно, следовательно, увеличение стоимости рабочей силы также принадлежит государству, а не самому инженеру. «искусный наемный рабочий получает более высокую заработную плату. В обществе, организованном социалистически, эти расходы несет общество, поэтому ему принадлежат и плоды, т. е. большие стоимости, созданные сложным трудом. Сам работник не вправе претендовать на добавочную оплату» (с. 207). При этом не учитывалось, что значение имеет не только стоимость обучения, но и та работа, что совершает студент в процессе освоения знаний – а эту работу уже совершает сам студент, а не государство. И эта работа сама по себе является не простым, а сложным трудом.

«Со своей естественной себестоимостью и абсолютной стоимостью г-н Дюринг заставил нас сделать скачок, настоящее salto mortale, из нынешнего дурного мира эксплуататоров в его собственную хозяйственную коммуну будущего, в чистую небесную атмосферу равенства и справедливости, - и мы должны поэтому, хотя и несколько преждевременно, уже здесь заглянуть немного в этот новый мир» (с. 204). Это замечание Энгельса продиктовано как раз принципом неприменения диалектики для прогнозов. Но прогноз сделал Дюринг, с которым Энгельс полемизирует. Соответственно и Энгельс вынужден вторгаться в область прогнозов.

«Правда, по теории г-на Дюринга, и в хозяйственной коммуне стоимость хозяйственных вещей может измеряться тоже только затраченным рабочим временем, но при этом рабочее время каждого заранее будет расцениваться совершенно одинаково, всякое рабочее время будет считаться совершенно равноценным без исключения и принципиально, и притом - без необходимости выводить сначала какую-либо среднюю величину. И вот пусть теперь читатель сравнит этот радикальный уравнительный социализм с туманным представлением Маркса, будто чье-либо рабочее время само по себе имеет большую стоимость, чем рабочее время другого лица, потому что в первом из них сгущено большее количество среднего рабочего времени, - представлением, от которого Маркс не в силах освободиться из-за унаследованного им способа мышления образованных классов, которому должно казаться чудовищным признание, что рабочее время тачечника и рабочее время архитектора экономически совершенно равноценны!
Беда только в том, что Маркс делает к приведенному выше месту в «Капитале» маленькое примечание: «Читатель должен иметь в виду, что здесь речь идет не о заработной плате, или стоимости, которую рабочий получает, например, за один рабочий день, а о стоимости товаров, в которой овеществляется его рабочий день». Маркс, словно предчувствуя своего Дюринга, сам, следовательно, предостерегает против применения приведенных положений хотя бы даже к заработной плате, выплачиваемой за сложный труд в нынешнем обществе. И если г-н Дюринг, не довольствуясь тем, что он все-таки это делает, вдобавок характеризует еще приведенные выше положения как те основные начала, согласно которым Маркс якобы хочет регулировать распределение жизненных средств в социалистически организованном обществе, - то это просто бесстыдная подтасовка, подобную которой можно встретить разве только у разбойников пера» (с. 205).

Что бы ни писали Маркс-Энгельс, но уравнительный принцип Дюринга, когда зарплата определялась рабочим временем, фактически был реализован в СССР. Но эта проблема осознавалась ещё во времена Маркса-Энгельса. И какое же решение в предположении, что вот-вот произойдет переход к коммунизму (его первой стадии), предлагали Маркс с Энгельсом?
«Отсюда как дальнейший вывод вытекает, что распределение, поскольку оно управляется чисто экономическими соображениями, будет регулироваться интересами производства, развитие же производства больше всего стимулируется таким способом распределения, который позволяет всем членам общества как можно более всесторонне развивать, поддерживать и проявлять свои способности. Способу мышления образованных классов, унаследованному г-ном Дюрингом, должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не явится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!» (с. 206).

Высшим проявлением такого решения была ежегодная отправка советских инженеров на картошку. Вспомните знаменитый лозунг из фильма «Баламут» – «Товарищи колхозники, поможем товарищам инженерам убрать картошку!» Но такое решение соответствует уровню развития XIX века, собственно, когда оно и появилось. Ещё и сегодня многие марксисты упирают на «перемену труда» как на главный рецепт избежать разделения труда, следовательно, разделения на классы. В эпоху промышленной революции, когда основным трудом был труд рабочего, его ещё можно было рассматривать серьёзно, хотя и тогда оно вызывало некоторые вопросы. Но в эпоху научно-технической революции, когда главным трудом становится труд инженера или учёного порочность подобных рецептов уже очевидна. Архитектора-то ещё можно направить на картошку на пару часов, но не наоборот – тачечника попросить спроектировать дом. О какой перемене работы может идти речь в случае работы исследователя, когда врастание в новую область исследований происходит на протяжении месяцев. Как можно вырывать человека из этой работы и бросать его в новую область, врастание в которую также потребует значительного времени? Таким образом, идея перемены труда является довольно архаичной идеей, признаком неразвитого коммунизма, признаком неразвитой архаичной теории коммунизма.

VII- VIII. Капитал и прибавочная стоимость

«Таким образом, Маркс опять-таки только констатирует факт» (с. 209). Тут Энгельс снова подчеркивает запрет на прогнозы.

«Каким образом можно постоянно продавать дороже, чем было куплено, даже при условии, что равные стоимости постоянно обмениваются, на равные? Разрешение этого вопроса составляет величайшую историческую заслугу труда Маркса. Оно проливает яркий свет на такие экономические области, где социалисты, не менее, чем буржуазные экономисты, бродили до этого в глубочайшей тьме. От решения этого вопроса берет свое начало научный социализм, и это решение является центральным пунктом научного социализма» (с. 209-210). От решения этого вопроса берет свое начало теория научного социализма (коммунизма) – допустим. Но любая теория требует подтверждения. Для этого необходимо сделать какой-либо прогноз и посмотреть совпадет ли этот прогноз с дальнейшим течением событий. Вот эту сторону разработки научных теорий Энгельс совершенно упускает из вида. Принцип запрета на прогнозы также этому противоречит. Таким образом, марксизм является лишь условно научной теорией – пока не будут явно озвучены те прогнозы, что сбылись. Хотя условно марксизм можно считать подтвержденной теорией, или частично подтвержденной. При анализе основных прогнозов марксизма выясняется, что примерно половина из них сбылись, причем некоторые крайне нетривиально (Мальцев А. Гипотезы и прогнозы марксизма. Подтверждение и опровержение // «Камо грядеши» (лето 2019 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr400.html).

«образование капитала имеет, однако, одну существенную предпосылку: Владелец денег лишь в том случае может превратить свои деньги в капитал, если найдет на товарном рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле: в том смысле, что рабочий - свободная личность и располагает своей рабочей силой как товаром и что, с другой стороны, он не имеет для продажи никакого другого товара, гол, как сокол, свободен от всех предметов, необходимых для осуществления своей рабочей силы» (с. 211-212).
Ранее я уже приводил аргументы ошибочности (ограниченности) данного утверждения. Да, для капитализма необходимо существование рынка рабочей силы. Да, капиталист покупает рабочую силу, чтобы произвести прибавочную стоимость и получить прибыль. Но откуда, собственно, следует, что эта рабочая сила обязательно должна быть лично свободной? Так в условиях крепостного права в России купцы-капиталисты покупали рабочую силу на рынке рабочей силы, но, в силу особенностей имевшегося тогда рынка рабочей силы, это выглядело как покупка крепостных крестьян целыми деревнями с последующей припиской этих деревень к фабрикам. В начале XIX века фабриканты начали нанимать рабочих по условию вольного найма (вольного в отношениях рабочий-фабрикант), но сами эти рабочие были в то же время крепостными на оброке. Да вот, кстати, что пишут сами Маркс с Энгельсом:
«Подобно машинам, кредиту и т. д. прямое рабство является основой буржуазной промышленности. Без рабства не было бы хлопка; без хлопка немыслима современная промышленность» (Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд.2. Т.4. М.: ГИПЛ, 1955. С.135).
Или вот: «Плетью удерживали там детей за работой; дети сделались предметом торговли, и о доставке их заключали контракты с сиротскими домами» (Там же. с.157). Кто-нибудь возьмется утверждать, что эти дети сами нанимались – на условиях вольного найма?
Или в «Капитале»: «Машины революционизируют также до основания формальное выражение капиталистического отношения, договор между рабочим и капиталистом. На базисе товарообмена предполагалось прежде всего, что капиталист и рабочий противостоят друг другу как свободные личности, как независимые товаровладельцы: один — как владелец денег и средств производства, другой — как владелец рабочей силы. Но теперь капитал покупает несовершеннолетних или малолетних. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он располагал как формально свободная личность. Теперь он продаёт жену и детей. Он становится работорговцем. Спрос на детский труд часто и по форме напоминает спрос на негров-рабов, образчики которого мы привыкли встречать в объявлениях американских газет» (Маркс К. Капитал. Т.1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.23. М.: ГИПЛ, 1960. с.407-408). Так насколько обязательным для капитализма является условие свободы рабочей силы?

IX. Естественные законы хозяйства. Земельная рента

По поводу земельной ренты возражений к сказанному Энгельсом нет.

Х. Из «Критической истории»

«Поскольку греки делают иногда случайные экскурсы в эту область, они обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образуют поэтому теоретические исходные пункты современной науки» (с. 238). Это, безусловно, так. Но наука всё же началась не с этих исходных пунктов. Начало современной науки отсчитывается с научной революции Галилея-Декарта-Ньютона. Это хорошо, что Энгельс знаком с взглядами древних греков. Но лучше бы было, если бы он вполне осознавал взгляды Ньютона.

«Но требуется нечто большее, чем «знание и инстинкт рутины», для понимания того, что не рынок создал капиталистическое разделение труда, а, наоборот, разложение прежних общественных связей и возникающее отсюда разделение труда создали рынок (см. «Капитал», т. I, гл. XXIV, § 5: Создание внутреннего рынка для промышленного капитала)» (с. 239). Это всё же спорное утверждение. Меня как-то заинтересовал вопрос – Если концентрация труда имела место в античности, если создавались вполне масштабные эргастерии, сравнимые по численности работников с французскими фабриками XVIII столетия, то почему капитализм не возник ещё тогда? Почему никто не изобрел мануфактуры? При исследовании этого вопроса я пришел к выводу, что главным было как раз отсутствие развитого рынка. «Античность вплотную подошла к созданию рассеянной мануфактуры. Капиталы, крутившиеся в сфере промышленного производства, также были значительными. Тем не менее мануфактурное производство с разделенным трудом, превращающее работника в частичного рабочего, в античности не возникло – это исторический факт. /…/ Производство нередко дробилось на мелкие операции, но эти операции совершались вполне квалифицированными ремесленниками в отдельных мастерских, а не в одной мастерской мануфактурными (частичными) рабочими. Само создание мануфактуры было одним из важнейших технологических изобретений, сделанных человечеством. Однако всегда, когда появляется общественная необходимость в каком-либо изобретении, такое изобретение обычно делается. Следовательно, приходится сделать вывод, что такой общественной потребности не было.

Появись мануфактура в древнем Риме, это привело бы к расширенному производству промышленной продукции. И эту продукцию должен был бы поглотить рынок. А он был крайне ограниченный. Заметным потреблением отличалась лишь элита, народные массы жили довольно скромно. /…/ О неразвитости античного рынка говорит и низкая скорость оборота капитала, как это показала М.Е.Штаерман. А потому для изобретения мануфактурного производства и мануфактурного разделения труда просто не было общественной потребности.

Таким образом, необходимо сделать вывод, что исходная гипотеза, послужившая основой настоящего исследования, не совсем верна. Капитализм в античности не возник не потому, что никто не смог додуматься до создания частичного мануфактурного рабочего, а потому, что отсутствовала сама общественная необходимость в подобном изобретении. Создай кто-нибудь расширенное капиталистическое мануфактурное производство, неразвитый рынок не смог бы поглотить такой объем продукции – возник бы кризис перепроизводства. А низкая скорость оборота капитала не позволяла получить значительную прибыль и на стадии экономического роста. Поэтому общественная потребность в таком изобретении просто не возникла. Именно размеры рынка, размеры рыночного потребления широких народных масс являются критическим параметром, который позволяет начаться развитию капитализма. Таким образом не только посткапиталистическая формация (социализм или постиндустриальное общество) отличается от архаичных формаций значительным, скачкообразным увеличением потребления народных масс (ликвидированная бедность, социальные гарантии, общество двух третей), но и капиталистическая формация отличается от более архаичных формаций прежде всего этим же параметром» (Мальцев А. Римская ремесленная мастерская и проблема характера римской экономики в историографии XIX – первой половины XX в. (Автореферат магистерской работы) // «Камо грядеши» (июль 2022 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr471.html).

Отдел второй. Политическая экономия

I. Исторический очерк

«А между тем лишь крупная промышленность развивает, с одной стороны, конфликты, делающие принудительной необходимостью переворот в способе производства, - конфликты не только между созданными этой крупной промышленностью классами, но и между порожденными ею производительными силами и формами обмена; а с другой стороны, эта крупная промышленность как раз в гигантском развитии производительных сил дает также и средства для разрешения этих конфликтов. Если, следовательно, около 1800 г. конфликты, возникающие из нового общественного порядка, еще только зарождались, то еще гораздо менее развиты были тогда средства для их разрешения» (с. 268). Если полагать, что под разрешением конфликта понимается смена капиталистической формации на более прогрессивную, то это замечание Энгельса вполне справедливо. Если же понимать установление хотя бы и первой фазы коммунизма, то Энгельс был настроен излишне оптимистично, впадал в утопизм. Поскольку переход к коммунизму и сегодня ещё остается «светлым будущим». Энгельс говорит нечто подобное неоднократно: «Утописты, как мы видели, были утопистами потому, что они не могли быть ничем иным в такое время, когда капиталистическое производство было еще так слабо развито. Они были вынуждены конструировать элементы нового общества из своей головы, /…/ г-н Дюринг /…/ сам является всего лишь эпигоном утопистов, самоновейшим утопистом» (с. 276). Но фокус в том, что это объяснение утопизма неразвитой социальной обстановкой относится и к самому Энгельсу. Вот ещё подобное замечание: «И если г-н Дюринг фабрикует теперь новый утопический общественный строй не из наличного экономического материала, а извлекает его просто из своего высочайшего черепа, то недостаточно будет просто сказать, что он занимается “социальной алхимией”» (с. 277).

«Это историческое положение определило взгляды и основателей социализма. Незрелому состоянию капиталистического производства, незрелым классовым отношениям соответствовали и незрелые теории. Решение общественных задач, еще скрытое в неразвитых экономических отношениях, приходилось выдумывать из головы» (с. 269). Характеристика незрелости должна быть отнесена и к тому варианту марксизма, что оставили нам Маркс с Энгельсом. И проблема тут не в том, что кто-то выдумывает теории из головы, а кто-то при помощи головы. Проблема в том, что любая теория появляется сначала с недоработками, и её приходится корректировать. А для этого необходимы прогнозы – чтобы проверить их на совпадение с реальностью и решить, требуется ли доработка теории, или нет.

«В 1816 г. Сен-Симон объявляет политику наукой о производстве и предсказывает полнейшее поглощение политики экономикой. Если здесь понимание того, что экономическое положение есть основа политических учреждений, выражено лишь в зародышевой форме, зато совершенно ясно высказана та мысль, что политическое управление людьми должно превратиться в распоряжение вещами и в руководство процессами производства, т. е. мысль об отмене государства, о чем так много шумели в последнее время» (с. 270).
Необходимо только заметить, что большевикам не удалось отменить государство, несмотря на то, что Ленин декларировал такую отмену (отмирание) непосредственно перед Октябрьским переворотом: «Буржуазное государство не «отмирает», по Энгельсу, а “уничmожаеmся” пролетариатом в революции. Отмирает после этой революции пролетарское государство или полугосударство». (Ленин В.И. Государство и революция. // Ленин В.И. ПСС. 5 изд. Т.33. с.18).

II. Очерк теории

«Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя; что в каждом выступающем в истории обществе распределение продуктов, а вместе с ним и разделение общества на классы или сословия, определяется тем, что и как производится, и как эти продукты производства обмениваются. Таким образом, конечных причин всех общественных изменений и политических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их надо искать не в философии, а в экономике соответствующей эпохи. Пробуждающееся понимание того, что существующие общественные установления неразумны и несправедливы, что «разумное стало бессмысленным, благо стало мучением», - является лишь симптомом того, что в методах производства и в формах обмена незаметно произошли такие изменения, которым уже не соответствует общественный строй, скроенный по старым экономическим условиям. Отсюда вытекает также и то, что средства для устранения обнаруженных зол должны быть тоже налицо - в более или менее развитом виде - в самих изменившихся производственных отношениях. Надо не изобретать эти средства из головы, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах производства» (с. 278). Все это так. Но остаётся проблема истинности построенной теоретической модели. Марксистский метод, как его Энгельс тут описывает, не обращает внимания на проверку истинности. Если теоретическая модель не выдумана из головы, а построена при помощи головы из имеющихся эмпирических фактов, то есть в соответствии с материализмом, да ещё диалектически, то по мнению Энгельса, в ней уже не может быть ошибок. Тогда как история показывает, что ошибки вполне могут быть. Но как же тогда от них избавиться, если действует принцип неприменения диалектики для прогнозов?

«Но точно так же, как в свое время мануфактура и усовершенствовавшиеся под ее влиянием ремесла пришли в конфликт с феодальными оковами цехов, так и крупная промышленность в своем более полном развитии приходит в конфликт с теми узкими рамками, в которые ее втискивает капиталистический способ производства. Новые производительные силы уже переросли буржуазную форму их использования. И этот конфликт между производительными силами и способом производства вовсе не такой конфликт, который возник только в головах людей. /…/ а существует в действительности, объективно, вне нас, независимо от воли или поведения даже тех людей, деятельностью которых он создан. Современный социализм есть не что иное, как отражение в мышлении этого фактического конфликта, идеальное отражение его в головах прежде всего того класса, который страдает от него непосредственно, - рабочего класса» (с. 279). Далеко не факт, что это идеальное отражение свободно от ошибок.

«Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства, превратить их в современные могучие рычаги производства - такова как раз и была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы - буржуазии. /…/ Но буржуазия, как установил Маркс там же, не могла превратить эти ограниченные средства производства в мощные производительные силы, не превращая их из средств производства, применяемых отдельными лицами, в общественные средства производства, применяемые лишь совместно массой людей. /…/ Среди стихийно сложившегося, беспланового разделения труда, господствующего во всем обществе, он установил планомерное разделение труда, организованное на каждой отдельной фабрике; рядом с производством отдельных производителей появилось общественное производство. /…/
Производство отдельных производителей побивалось в одной области за другой, общественное производство революционизировало весь старый способ производства. Однако этот революционный характер общественного производства так мало сознавался, что оно, напротив, вводилось именно ради усиления и расширения товарного производства. Оно возникло в непосредственной связи с определенными, уже до него существовавшими рычагами производства и обмена товаров: купеческим капиталом, ремеслом и наемным трудом. Ввиду того что оно само выступало как новая форма товарного производства, свойственные товарному производству формы присвоения сохраняли свою полную силу также и для него. /…/
Но вот началась концентрация средств производства в больших мастерских и мануфактурах, превращение их по сути дела в общественные средства производства. С этими общественными средствами производства и продуктами продолжали, однако, поступать так, как будто они по-прежнему оставались средствами производства и продуктами отдельных лиц. /…/
И чем полнее становилось господство нового способа производства во всех решающих отраслях производства и во всех экономически господствующих странах, сводя тем самым производство отдельных производителей к незначительным остаткам, тем резче должна была выступать и несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением./…/
Произошел полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов, с одной стороны, и производителями, лишенными всего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением выступает наружу как антагонизм между пролетариатом и буржуазией» (с. 279-282).

Несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением определяет только необходимость прекращения капиталистической анархии производства, прекращения laissez faire. Это противоречие снимается государственным регулированием экономики и созданием общественных фондов потребления. Все это не ведет к отмене классового деления общества, эксплуатация также сохраняется. Что принципиально – в норме смена капитализма посткапитализмом происходит не в результате сознательной борьбы пролетариата, а в результате вполне стихийных действий различных капиталистов: «Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои особые, внутренне присущие ему и неотделимые от него законы; и эти законы прокладывают себе путь вопреки анархии, в самой этой анархии, через нее. /…/ Следовательно, они прокладывают себе путь помимо производителей и против производителей, как слепо действующие естественные законы их формы производства. Продукт господствует над производителями» (с. 283).

«Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением воспроизводится как противоположность между организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем обществе» (с. 285). Как раз это противоречие и было устранено в результате революции Кейнса-Рузвельта (Гелбрейт Дж. Кейнс, Рузвельт и две революции, дополнившие друг друга. // Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество. М.: Эксмо, 2008 с.734-746).

Вот на эту же тему: «Движущая сила общественной анархии производства все более и более превращает большинство человечества в пролетариев, а пролетарские массы, в свою очередь, уничтожат в конце концов анархию производства» (с. 285). Тут Энгельс как-то не понимает, что изменение общественного строя в результате пролетарской революции противоречит материализму – сначала изменяется надстройка (захватывается власть), потом меняется базис (организация производства). Тогда как революция Кейнса-Рузвельта это как раз стихийный, материалистический процесс.

«Масса незанятых рабочих образует настоящую промышленную резервную армию, как я назвал ее еще в 1845 г., поступающую в распоряжение производства, когда оно работает на всех парах, и выбрасываемую на мостовую в результате неизбежно следующего за этим краха; эта армия, постоянно висящая свинцовой гирей на ногах рабочего класса в борьбе за существование между ним и капиталом, служит регулятором заработной платы, удерживая ее на низком уровне, соответственно потребности капитала. Таким образом, выходит, что машина, говоря словами Маркса, становится самым мощным боевым средством капитала против рабочего класса, что средство труда постоянно вырывает из рук рабочего жизненные средства и собственный продукт рабочего превращается в орудие его порабощения» (с. 285). Эта армия висит свинцовой гирей не только на ногах рабочего класса, но и на ногах капитализма, поскольку сужает оплаченный спрос. Чтобы выбраться из тисков кризиса развитые страны вводят пособие по безработице, то есть снимают эту гирю с ног рабочего класса.

«Вот почему чрезмерный труд одной части рабочего класса обусловливает полную безработицу другой его части, а крупная промышленность, по всему свету гоняющаяся за потребителями, ограничивает у себя дома потребление рабочих масс голодным минимумом и таким образом подрывает свой собственный внутренний рынок» (с. 286). Развитие государством платежеспособного спроса на внутреннем рынке означает переход к посткапиталистической формации.

«В кризисах с неудержимой силой прорывается наружу противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением. Обращение товаров на время прекращается; средство обращения - деньги - становится тормозом обращения; все законы производства и обращения товаров действуют навыворот. Экономическая коллизия достигает своей высшей точки: способ производства восстает против способа обмена, производительные силы восстают против способа производства, который они переросли» (с. 287). Все верно, только выводом из этого является не пролетарская революция, а современное западное социальное рыночное государство.

«На известной ступени развития /…/ государство как официальный представитель капиталистического общества вынуждено взять на себя руководство указанными средствами производства и сообщения. Эта необходимость превращения в государственную собственность наступает прежде всего для крупных средств сообщения: почты, телеграфа и железных дорог. Если кризисы выявили неспособность буржуазии к дальнейшему управлению современными производительными силами, то переход крупных производственных предприятий и средств сообщения в руки акционерных обществ и в государственную собственность доказывает ненужность буржуазии для этой цели. Все общественные функции капиталиста выполняются теперь наемными служащими» (с. 288-289).
Все верно. Только Энгельс неоправданно называет этих наёмных работников рабочими. Это не рабочие. Возникает новый класс менеджеров, которому и принадлежит реальная власть в современном мире: «Социальная функция капиталиста перешла здесь в руки служащих, получающих заработную плату; а капиталист продолжает класть в карман в виде дивидендов вознаграждение за эти функции, хотя он перестал их выполнять» (Энгельс Ф. Общественные классы — необходимые и излишние // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.19. М.: ГИПЛ, 1961. с.298).

«Но ни переход в руки акционерных обществ, ни превращение в государственную собственность не уничтожают капиталистического характера производительных сил» (с. 289-290). Это ошибочное утверждение. Тут отрицается общественный характер собственности акционерных обществ, как об этом мы уже говорили в разделе «Отрицание отрицания». Кроме того, тут расширительно трактуется капиталистический характер производительных сил, происходящий от ошибочного критерия капитализма. Об ошибочности этого критерия смотрите мою раннюю статью (Мальцев А. Вопрос критерия наличия/отсутствия капитализма как формации // «Камо грядеши» (декабрь 2014 г.) URL: http://mrija2.narod.ru/sdpr349.html).

«Это разрешение может состоять лишь в том, что общественная природа современных производительных сил будет признана на деле и что, следовательно, способ производства, присвоения и обмена будет приведен в соответствие с общественным характером средств производства. А это может произойти только таким путем, что общество открыто и не прибегая ни к каким окольным путям возьмет в свое владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме общественного. /…/ этот общественный характер будет тогда использован производителями с полной сознательностью и превратится из причины расстройств и периодических крахов в сильнейший рычаг самого производства» (с. 290). Тут Энгельс опять настаивает на том решении, что они с Марксом увидели. Возможность других решений ему даже в голову не приходит.

«Когда с современными производительными силами станут обращаться сообразно с их познанной, наконец, природой, общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности. Тогда капиталистический способ присвоения, при котором продукт порабощает сперва производителя, а затем и присвоителя, будет заменен новым способом присвоения продуктов, основанным на самой природе современных средств производства: с одной стороны, прямым общественным присвоением продуктов в качестве средств для поддержания и расширения производства, а с другой - прямым индивидуальным присвоением их в качестве средств к жизни и наслаждению» (с. 291). Ошибочное утверждение. Природа познана, Кейнсом в частности. Анархия производства сменяется планомерным регулированием спроса государством. Но прямого присвоения продуктов нет и не было. Нельзя же, в конце концов, считать прямым присвоением массовое воровство на работе, являвшееся особенностью Советского Союза.

«Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство» (с. 291). Ошибочное и идеалистическое утверждение. Пролетариат не взял власть даже в России 1917 года, власть оказалась у партии. Тем самым уничтожить государство не удалось.

«Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве» (с. 292). Это иллюзии. Классовое господство и борьба за отдельное существование создаются вовсе не анархией производства и вполне мыслимы после устранения такой анархии.

«С тех пор как на историческую сцену выступил капиталистический способ производства, взятие обществом всех средств производства в свое владение часто представлялось в виде более или менее туманного идеала будущего как отдельным личностям, так и целым сектам. Но оно стало возможным, стало исторической необходимостью лишь тогда, когда материальные условия его проведения в жизнь оказались налицо. /…/
Разделение общества на классы - эксплуатирующий и эксплуатируемый, господствующий и угнетенный - было неизбежным следствием прежнего незначительного развития производства» (с. 292-293). Это, конечно, верно, однако разделение общества на классы есть неизбежное следствие не только прежнего, но и сегодняшнего уровня производства.

«Разделение на классы /…/ Оно обусловливалось недостаточностью производства и будет уничтожено полным развитием современных производительных сил» (с. 293). Это, конечно, верно, но проблема достаточности развития для уничтожения классов не была в марксизме даже поставлена. Маркс-Энгельс полагали, что оно достаточно: «Эта ступень теперь достигнута» (с. 293), тогда как это является ошибкой даже сегодня.

«Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование» (с. 294). Это ошибка. Товарное производство в ХХ веке отменить было невозможно, либо такая отмена приводила к кризису в экономике.

«Законы, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству» (с. 295). Это, конечно, хорошо. Но где гарантия, что законы познаны верно и полностью? Большевики как раз впали в такую иллюзию, чем и объясняется некоторый катастрофизм советской истории. Ещё раз подчеркиваю – в марксистском методе отсутствует контроль проверки истинности применяемой теории. А зачем? Теория же диалектическая, то есть по мысли Энгельса, заведомо истинная.

«Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы. /…/ Исследовать исторические условия, а вместе с тем и самоё природу этого переворота и таким образом выяснить ныне угнетенному классу, призванному совершить этот подвиг, условия и природу его собственного дела - такова задача научного социализма, являющегося теоретическим выражением пролетарского движения» (с. 295). Можно согласиться. Однако, если применяемая теория содержит ошибки, то никакого скачка в царство свободы не произойдёт. Нельзя же условием такого скачка брать то, что люди формируют свою историю не стихийно, а в соответствии с теорией. Теорией пользовались ещё древние греки, после того как Платон её создал. Отсюда же ни в коем случае не следует, что они прыгнули в царство свободы. Использование ошибочной (или хотя бы частично ошибочной) теории ничем не отличается от попыток строить историю вообще без теории. Развитие всё равно остаётся стихийным.

III. Производство

«Но при больших кризисах «пропасть между запасами товаров и их сбытом становится в конечном счете столь критически широкой» не вследствие перепроизводства, а скорее вследствие «отставания народного потребления... вследствие искусственно созданного недопотребления... вследствие помех естественному росту народной потребности» (!)» (с. 297). Абсолютно верно. Но отсюда следует, что переход от капитализма к посткапитализму произойдёт не тогда, когда пролетариат совершит революцию, а когда организаторы производства (номенклатура, менеджеры) станут формировать платежеспособный спрос. Это либо регулярные снижения цен в сталинской экономике, либо регулярные повышения зарплат в западной экономике.

«Следовательно, будут существовать богатые и бедные хозяйственные коммуны, и их выравнивание будет происходить путем притока населения к богатым коммунам и отлива его из бедных коммун. Таким образом, г-н Дюринг, желающий устранить конкуренцию из-за продуктов между отдельными коммунами посредством организации торговли в национальном масштабе, преспокойно оставляет существовать конкуренцию из-за производителей» (с. 300). Интересное предсказание. Здесь Дюринг фактически предсказал ограниченную московскую прописку (как метод бороться с замеченным Дюрингом эффектом), явление лимитчиков, а также московское снабжение в магазинах. Хотя Дюринг-то рассуждал демократически, в отличие от руководства СССР, и не был настроен ограничивать приток населения, полагая, что таким образом произойдет выравнивание уровня жизни внутри и за пределами МКАД.

«Во всяком случае, хозяйственная коммуна распоряжается своими средствами труда в целях производства. Как же идет это производство? Если судить по тому, что сообщает нам г-н Дюринг, оно идет совсем по-старому, с той только разницей, что место капиталиста заняла теперь коммуна. Самое большее, мы узнаём еще, что только отныне каждому предоставляется свободный выбор профессии и что устанавливается равная для всех обязанность труда. Основную форму всего существовавшего до сих пор производства образует разделение труда, с одной стороны, внутри общества, с другой - внутри каждого отдельного производственного предприятия» (с. 301). Опять хорошее предсказание. В СССР как раз каждому предоставлялся свободный выбор профессии.

«Перейдем к разделению труда в деталях. Здесь г-н Дюринг уже несколько “более точен”. Он говорит о “личности, которая должна отдаться исключительно одному роду деятельности”. Если дело идет о введении какой-нибудь новой отрасли производства, то “вопрос заключается просто в том, есть ли возможность некоторым образом создать определенное число существ, которые посвятили бы себя производству одного вида продуктов, а также возможно ли создать необходимое для них потребление” (!). Любая отрасль производства в социалитете “не потребует труда большой массы населения”. И в социалитете тоже будут существовать “экономические разновидности” людей, “различающиеся по своему образу жизни”» (с. 302). И снова хорошее предсказание. Профессия, то есть один род деятельности, являлись характеристикой советских граждан. Летуны, то есть люди, часто меняющие место работы, повергались общественному порицанию. Хотя для карьеры это как раз было полезно – при переходе на новое место работы как правило росла зарплата. Поскольку имелся дефицит рабочей силы, то у работника всегда был такой аргумент – А зачем я буду переходить к вам, если у меня и так такая же зарплата?

На стр.303-304 Энгельс выступает против разделения труда. Но надежды на отмену такого разделения оказались утопией. Отменить разделение труда пока невозможно.

«Уже утописты /…/ Согласно взгляду обоих, каждый член общества занимается и земледелием, и промышленностью. У Фурье главную роль в промышленности играют ремесло и мануфактура, у Оуэна, напротив, - уже крупная промышленность, и он требует уже применения силы пара и машин к работам домашнего хозяйства. Но оба они выдвигают требование, чтобы и в земледелии, и в промышленности существовало возможно большее чередование занятий для каждого отдельного лица и чтобы, сообразно с этим, юношество подготовлялось воспитанием к возможно более всесторонней технической деятельности». Согласно взгляду обоих, человек должен всесторонне развивать свои способности путем всесторонней практической деятельности, и труд должен вновь вернуть себе утраченную вследствие его разделения привлекательность - прежде всего посредством указанного чередования занятий и соответствующей этому небольшой продолжительности «сеанса» (употребляя выражение Фурье), посвящаемого каждой отдельной работе» (с. 304). Это утопия. Отменить разделение труда пока невозможно, а труд вернёт себе привлекательность не посредством чередования занятий, а тем, что будет упразднена его обязательность и прежде всего упразднён нетворческий характер труда. В труде рабочего это ещё незаметно, но уже вполне ярко проявляется в труде инженера. Инженер (учёный) зачастую готов платить за возможность работать. Тем более готов работать бесплатно. Достаточно привести пример из советской космонавтики. Она начиналась с ГИРД – Группы Инженеров, Работающих Даром.

«Овладев всеми средствами производства в целях их общественно-планомерного применения, общество уничтожит существующее ныне порабощение людей их собственными средствами производства. Само собой разумеется, что общество не может освободить себя, не освободив каждого отдельного человека. Старый способ производства должен быть, следовательно, коренным образом перевернут, и в особенности должно исчезнуть старое разделение труда. На его место должна вступить такая организация производства, где, с одной стороны, никто не мог бы сваливать на других свою долю участия в производительном труде, этом естественном условии человеческого существования, и где, с другой стороны, производительный труд, вместо того чтобы быть средством порабощения людей, стал бы средством их освобождения, предоставляя каждому возможность развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные, - где, следовательно, производительный труд из тяжелого бремени превратится в наслаждение» (с. 305). Наивные взгляды. Утопии. «Никто не мог бы сваливать на другого долю участия в производительном труде» - надо понимать, это закон УК РФ «О тунеядстве». По такому закону был осужден, к примеру, Бродский, хотя он ничего не желал сильнее, чем заниматься трудом поэта.

IV. Распределение

«Одинаковой для всех обязанности участвовать в производстве соответствует одинаковое право на потребление. Это одинаковое право на потребление организуется как в масштабе хозяйственной коммуны, так и в масштабе коммуны торговой, охватывающей целый ряд хозяйственных коммун /…/ И притом это «уравнивание человеческих сил» сохраняет свое значение «независимо от того, сколько отдельные личности произвели продуктов, больше или меньше, и даже в том случае, когда они случайно ничего не произвели» (с. 310). В общем тут Дюринг вполне похоже описывает уравнительный социализм, развившийся в СССР. Тут даже описана оплата за простой в соответствии со средней зарплатой.

«В целях этого обмена хозяйственная коммуна, как первый присвоитель общественного продукта, должна устанавливать «для каждого рода предметов единую цену», соответствующую средним издержкам производства» (с. 311). Примерно так в СССР и осуществлялось ценообразование, Дюринг тут абсолютно прав.

«“Поэтому, с точки зрения социалитета, безразлично, говорить ли о том, что заработная плата должна исчезнуть, или же о том, что она должна стать исключительной формой экономических доходов”. Но одинаковые заработные платы и одинаковые цены создают “количественное, хотя и не качественное, равенство потребления”, и тем самым получает свое экономическое осуществление “универсальный принцип справедливости”» (c. 311). Дюринг тут опять совершенно прав. За нетрудовыми доходами охотился ОБХСС.

«“Принципиальное равенство прав в экономической области не исключает того, что наряду с удовлетворением требований справедливости будет иметь место еще добровольное выражение особой признательности и почета... Общество делает самому себе честь, когда отмечает высшие виды деятельности, предоставляя им умеренную прибавку для нужд потребления”. И г-н Дюринг тоже делает самому себе честь, когда, соединяя невинность голубя с мудростью змия, так трогательно заботится об умеренном добавочном потреблении для дюрингов будущего.
Этим самым, по Дюрингу, окончательно устраняется капиталистический способ распределения. Ибо “даже если допустить, что при наличии такого положения вещей кто-нибудь действительно имел бы в своем распоряжении избыток частных средств, то он не в состоянии будет найти для этого избытка никакого капиталистического применения. Ни отдельная личность, ни группа лиц не станут приобретать этот избыток для целей производства иначе, как путем обмена или покупки, но никогда они не будут вынуждены платить обладателю избытка проценты или прибыль”. И поэтому допустимо “наследование, соответствующее принципу равенства”. Оно неизбежно, ибо “известного рода наследование всегда будет необходимым спутником семейного принципа”. Право наследования тоже “не сможет привести к накоплению больших состояний, ибо образование собственности... здесь больше уже не может иметь своей целью создание средств производства и возможности существовать исключительно в качестве рантье”» (с. 312). И опять хорошее предсказание. Дюринг предсказывает повышенное потребление номенклатуры – спецдачи, спецмагазины, спецбольницы и т.д. Отмечает трудность создания в СССР капитала – возможность накапливать деньги только в виде сокровищ.

Но этому предсказанию возражает уже Энгельс. И тоже блестящим предсказанием: «Накопление совершенно забыто. Хуже того: так как накопление является общественной необходимостью, а сохранение денег дает удобную для накопления форму, то организация хозяйственной коммуны прямо призывает ее членов к частному накоплению и тем самым - к разрушению самой коммуны» (с. 313). В общем, тут видны призывы советского государства держать деньги в сберкассах.

«Здесь, если допустить предпосылки г-на Дюринга, металлические деньги совершенно излишни. Действительно, тут было бы совершенно достаточно простой бухгалтерии, которая гораздо проще обслуживает обмен продуктов известного количества труда на продукты такого же количества труда, если она ведет счет при помощи естественного мерила труда - времени и рабочего часа как его единицы, - чем в том случае, когда она предварительно переводит рабочие часы на деньги. Обмен является здесь в действительности чисто натуральным обменом» (с. 314). И опять хорошее описание советской действительности, сделанное Энгельсом, но на основании предпосылок Дюринга.

«Впрочем, пусть читатель все время не упускает из виду, что мы здесь отнюдь не занимаемся конструированием будущего. Мы просто принимаем условно предположения г-на Дюринга и только делаем неизбежно вытекающие из них выводы» (с. 315). А что же ещё должна делать теория, как не выводы из предположений? То есть это извинение Энгельса, что он не занимается конструированием будущего, совершенно излишне. Занимается. К тому же, как показало время, довольно удачно.

«Хотя г-н Дюринг и дает каждому право на «количественно равное потребление», но он никого не может принудить к этому. Наоборот, он гордится тем, что в созданном им мире каждый может делать со своими деньгами все, что ему угодно. Он не может, следовательно, помешать тому, чтобы одни откладывали себе деньжонки, между тем как другие не в состоянии будут свести концы с концами на свой заработок. Он делает такой исход даже неизбежным, открыто признавая в праве наследования общую собственность семьи, откуда вытекает далее обязанность родителей содержать детей. Но этим в количественно равном потреблении пробивается огромная брешь. Холостяк великолепно и весело живет на свой ежедневный заработок в восемь или двенадцать марок, тогда как вдовец с восемью несовершеннолетними детьми может лишь скудно прожить на такой заработок. С другой стороны, коммуна, принимая без оговорок в уплату всякие деньги, тем самым допускает возможность, что эти деньги были приобретены не собственным трудом, а каким-либо иным путем. Non olet. Она не знает их происхождения. Но в таком случае имеются все условия для того, чтобы металлические деньги, игравшие до сих пор только роль трудовой марки, начали действительно выполнять функцию денег. Налицо оказывается возможность и мотив, с одной стороны, для образования сокровищ, с другой - для возникновения задолженности» (с. 315). И тут Энгельс прогнозирует развитие ростовщичества. Но это, на мой взгляд, перебор. Я не слышал о подпольных банкирах, что давали бы деньги в долг под проценты. Впрочем, вполне вероятно, что если таковые и были, то они тщательно соблюдали секретность и были известны крайне ограниченному кругу лиц. Иначе попали бы под статью УК об экономических преступлениях.

«До сих пор мы рассматривали только те последствия, которые порождаются сохранением металлических денег в сфере действия дюринговской хозяйственной коммуны. Но вне этой сферы остальной грешный мир спокойно продолжает пока что жить по старинке. На мировом рынке золото и серебро остаются мировыми деньгами, всеобщим покупательным и платежным средством, абсолютным общественным воплощением богатства. А вместе с этой ролью благородного металла возникает для отдельных членов хозяйственной коммуны новый мотив к образованию сокровищ, к обогащению, к ростовщичеству, - мотив, толкающий на то, чтобы свободно и независимо лавировать как по отношению к коммуне, так и за ее рубежом, реализуя на мировом рынке накопленное частное богатство. Ростовщики превращаются в торговцев средствами обращения, в банкиров, в господ, владеющих средствами обращения и мировыми деньгами, а следовательно, в господ, захвативших в свои руки производство и самые средства производства, хотя бы эти последние еще много лет продолжали фигурировать номинально как собственность хозяйственной и торговой коммуны. Но тем самым эти превратившиеся в банкиров собиратели сокровищ и ростовщики становятся также господами самой хозяйственной и торговой коммуны. «Социалитет» г-на Дюринга в самом деле весьма существенно отличается от «туманных представлений» других социалистов. Он не преследует никакой другой цели, кроме возрождения крупных финансистов; под их контролем и для их кошельков коммуна будет самоотверженно изнурять себя работой, - если она вообще когда-нибудь возникнет и будет существовать. Единственным для нее спасением могло бы явиться лишь то, что собиратели сокровищ предпочтут, быть может, при помощи своих мировых денег не медля ни минуты... сбежать из коммуны» (с. 316). Блестящее предсказание. Тут Энгельс ни много, ни мало предсказывает неизбежность появления цеховиков и торговой мафии – как раз постольку, поскольку в СССР во многом был построен социализм, соответствующий взглядам Дюринга, поэтому и этот вывод Энгельса в качестве критики взглядов Дюринга оказался полностью применим к СССР. Вот смотрите далее.

«Но когда стоимость товаров, в отличие от самих товаров, получает самостоятельное бытие в деньгах, тогда в общество, производящее и обменивающее товары, вступает новый фактор, - фактор с новыми общественными функциями и последствиями. Нам нужно пока лишь констатировать этот факт, не вдаваясь в подробное его рассмотрение» (с. 319).

«Раз товаропроизводящее общество развило форму стоимости, присущую товарам как таковым, в форму денег, то многое из того, что в стоимости еще скрыто в виде зародышей, прорывается наружу. Ближайшим и наиболее существенным результатом является то, что товарная форма приобретает всеобъемлющий характер. /…/ И с той же естественной необходимостью деньги, наперекор всем «законам и административным нормам», должны были бы разложить дюринговскую хозяйственную коммуну, если бы она когда-нибудь осуществилась» (с.322-323).

«Обмен труда на труд, согласно принципу равной оценки», поскольку это выражение г-на Дюринга вообще имеет какой-нибудь смысл, означает, что продукты равных количеств общественного труда обмениваются друг на друга. Это и есть закон стоимости - основной закон как раз товарного производства, следовательно, также и высшей его формы - капиталистического производства. Он прокладывает себе путь в современном обществе таким способом, каким только и могут прокладывать себе путь экономические законы в обществе частных производителей, т. е. как слепо действующий закон природы, заключенный в самих вещах и отношениях и не зависящий от воли и стремлений производителей. Возводя этот закон в основной закон своей хозяйственной коммуны и требуя, чтобы она проводила его вполне сознательно, г-н Дюринг делает основной закон существующего общества основным законом своего фантастического общества. Он хочет сохранить современное общество, но без его отрицательных сторон» (с. 324).

V. Государство, семья, воспитание

«Суверенитет индивида заключается, по г-ну Дюрингу, преимущественно в том, что «отдельная личность абсолютным образом подчинена государственному принуждению», но это принуждение находит себе оправдание лишь постольку, поскольку оно «действительно служит естественной справедливости». Для этой цели будут существовать «законодательство и судебная власть», которые, однако, «должны оставаться в руках всего коллектива», а затем - оборонительный союз, проявляющийся в «совместной службе в рядах войска или в составе какого-либо исполнительного органа, предназначенного для обеспечения внутренней безопасности», - следовательно, будут существовать и армия, и полиция, и жандармы» (с. 327). В общем, вполне неплохое предсказание, реализовавшееся в СССР. Вот, к примеру, сравните с апрельскими лозунгами Ленина: «Не парламентарная республика, — возвращение к ней от С.Р.Д. было бы шагом назад, — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества. Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего» (Ленин В.И. О задачах пролетариата в данной революции. // Ленин В.И. ПСС. 5 изд. Т.31. М.: ИПЛ, 1969. С.115). В отличие от вполне основательных взглядов Дюринга ленинские представления о социализме – чистая утопия.

«В свободном обществе не должно быть никакого культа, ибо каждый из его членов стоит выше первобытного детского представления о том, что позади природы или над ней обитают такие существа, на которые можно воздействовать жертвами или молитвами». «Правильно понятая социалитарная система должна поэтому... упразднить все аксессуары духовного колдовства и, следовательно, все существенные элементы культа». Религия воспрещается» (с. 328). Опять же хорошее предсказание по крайней мере для 20-30-х годов. Во время войны советскому руководству от такой позиции пришлось отступить, впрочем, храмы разрушали и после войны.

«В школе будущего будет упор на естественные предметы, мертвые языки совершенно отпадают» (с. 331-333). Даже особенность программы советской школы Дюринг предсказал верно.

Заключение

Итак, мы рассмотрели работу Энгельса «Анти-Дюринг». Марксистский метод, как выявляемый из прочтения этой работы, заключается в диалектическом материализме. Эта форма диалектики была предложена Марксом при переходе к материализму. Одновременно диалектический материализм является эпистемологией марксизма. При формулировании концепции материализма Маркс отталкивался от общего развития науки.

Однако, эпистемология марксизма значительно отличается от общенаучной эпистемологии. Впрочем, Маркс и не мог придерживаться общенаучной эпистемологии, поскольку в те годы эта эпистемология не могла быть применена в области социологии. До начала ХХ столетия различие между общей эпистемологией и марксистской эпистемологией не бросалось в глаза.

Идеалистическая гегелевская диалектика представляла собой саморазвитие понятий. Переходя к материализму, Маркс попытался уйти от саморазвития понятий, а потому выдвинул принцип неиспользования диалектики для априорных прогнозов. По его мнению, надо исследовать действительные события и только апостериорно формулировать, что события укладываются в какой-либо диалектический закон.

Однако наука развивается путем создания моделей. Теоретическая модель какого-либо явления проверяется на истинность последующим совпадением с эмпирической реальностью. Опровергнутые модели отбрасываются. Этот процесс немыслим без создания прогнозов – что же проверять-то на совпадение с реальностью?

В результате марксистский метод фактически препятствует обсуждению и корректировке теории. Так Дюринг попытался применить, как ему казалось, марксистскую диалектику, чтобы построить прогноз и получить абсурдные результаты – чтобы опровергнуть марксизм в целом. Интересно, что результаты прогноза лишь показались абсурдными как Дюрингу, так и Энгельсу, но успешно реализовались к концу XIX столетия. Такой предсказательной силой, сравнимой с предсказательной силой физических теорий, из гуманитарных концепций обладает только марксизм. Однако, реального обсуждения высказываний Дюринга не произошло – Энгельс обнулил его аргументы утверждением, что Маркс не применяет диалектику для прогнозов.

Этот принцип мешал обсуждению проблем марксизма и в дальнейшем.

На самом деле нет никаких различий между идеалистической гегелевской и материалистической марксовой диалектиками, это различие полностью иллюзорно. Диалектика является формальной системой спекулятивных операций, позволяющих формулировать новое знание, в этом смысле она вполне подобна математике. И как нет и не может быть идеалистической математики, точно также не может быть идеалистической диалектики. Необходимо не изобретать материалистическую диалектику, а точно обозначить пределы применимости диалектики. В каком случае её применение оправданно?

Применение диалектики оправданно в том случае, когда невозможно провести численные измерения – соответственно, невозможно применить математику. Необходимо помнить, что множество мысленных диалектических конструкций заведомо больше реализованных в природе диалектических конструкций. Следовательно, любая диалектическая конструкция, любое диалектическое преобразование должно впоследствии проверяться на реальность – а не является ли оно иллюзией? Сущностный порок диалектики заключается в невозможности с её помощью делать численные оценки – и это надо чётко осознавать. Когда конечный вывод будет зависеть не от качества какого-либо параметра, а от количества этого параметра с таким именно качеством, никакого доверия диалектическим выводам быть не может.

В то же время Дюринг, используя диалектику, построил занятную систему. Многие его предсказания относительно будущего посткапиталистического общества непосредственно реализовались в практике Советского Союза. Развитие идей Дюринга Энгельсом даёт предсказание захвата власти в предсказанном Дюрингом обществе владельцами денег – что блестяще реализовалось в СССР в процессе его развала. Эти факты в принципе ставят под сомнение обоснованность критики Дюринга Энгельсом.

Марксизм, потерявший научный статус в ХХ столетии (различие между марксистской и научной эпистемологией стало буквально выпирать после второй научной революцией начала ХХ столетия), вполне может вернуть этот статус, если начнёт руководствоваться не уникальной марксовой, а общенаучной эпистемологией. Для этого надо прежде всего разобраться – какие прогнозы провалились и почему. И уже на этой основе произвести корректировку марксистской теории.